Когда зацветет сакура…
Шрифт:
– Можно вопрос? – неожиданно произнес Жаков. Очкастый кивнул. – Впрочем, это даже не вопрос, а так, кое-какие размышления… – получив разрешение, начал капитан. – Скажите, товарищ Козырев, в Москве уже решили, что будет с Кореей? Точнее сказать, с ее северной частью… Надо полагать, юг так и останется за американцами. Ведь они никогда не пойдут на то, чтобы уйти из этого региона. Китай они уже, по существу, профукали, теперь вот Корея… Хотелось бы узнать, какие планы у Москвы на этот счет? Даст ли она корейцам возможность самим определиться в выборе, или же мы предложим им нашу модель развития?..
Этот вопрос мог бы смутить многих. Отсюда и эта внезапно повисшая в кабинете тишина.
– Тебе это надо? – недовольно ткнул товарища
А Жаков уже и сам понял, что допустил ошибку. Вон как пристально посмотрел на него этот москвич. Видно, недоволен: дескать, не по Фомке шапка. Но, к его удивлению, тот даже не повысил голос, напротив, он снизошел до того, что стал что-то объяснять.
– Пока, – говорит, – правительство наше не решило что-то окончательно. Да, нас не устраивает поведение американцев, и поэтому мы попытаемся взять инициативу в свои руки. О юге Кореи мы пока говорить не будем – корейцы в будущем сами решат этот вопрос. Нам нужно здесь, на севере, утвердить народную власть. Во-первых, мы должны помочь корейцам создать органы управления, укрепить обороноспособность этой части страны, поделиться с корейскими товарищами опытом политической борьбы, в конечном счете – создать полнокровное государство.
– Государство? – удивился Алексей.
– Да, вы не ослышались – именно государство, – ответил Козырев. – Вспомните наш опыт. Когда-то во время Гражданской войны советское правительство пошло на то, чтобы на Дальнем Востоке страны была создана отдельная республика – ДВР. Кстати, буржуазно-демократическая по форме. Это было вызвано главным образом международной политической обстановкой. Нам нужен был буфер, этакий волнорез, который бы сдерживал натиск интервентов.
– Выходит, будут две Кореи?.. – произнес Алексей и покачал головой.
– Выходит, так… – подтвердил Козырев. – Однако никаких установок наше руководство еще не давало. Но, я думаю, в любом случае оно не пойдет на то, чтобы в ближайшее время вывести наши войска с Корейского полуострова.
– Будем ждать революции? – тут же отреагировал на эти слова Жаков.
Козырев нахмурился.
– Революций не ждут, товарищ, их готовят, – жестко проговорил он. – Ну да ладно… теперь о главном… Как я уже сказал, мы должны помочь корейцам установить народную власть. Для этого в первую очередь нужно создать государственные институты управления… Кое-что товарищи из руководства Трудовой партии Кореи уже предпринимают. Наша с вами задача – доставить с территории Советского Союза группу корейских революционеров, которые во время японской оккупации работали в подполье, но потом по разным причинам вынуждены были покинуть свою страну… Это задание может показаться кому-то легким, – заметив, что его слова не вызвали большого восторга у капитанов, произнес он. – Но это не так. Американская разведка не дремлет. Она прекрасно осведомлена о том, что несколько видных руководителей корейского революционного подполья находятся в настоящее время на нашей территории. Поэтому ее лазутчики постоянно отслеживают каждый наш шаг – видимо, кто-то хочет воспрепятствовать возвращению этих людей на родину. Об этом говорят и донесения, полученные нашей внешней разведкой. Так что в пути может случиться всякое. Я имею в виду провокации, диверсии и все в этом роде. Поэтому мы должны быть очень осмотрительными.
– Так это понятно… – произнес Бортник, и его широкое скуластое лицо покрылось румянцем. Он уже начал глубоко переживать суть момента. И так у него перед каждой серьезной операцией.
Бортник был года на два старше Алексея, однако эту разницу вряд ли кто мог заметить. Более того, внешность пышущего здоровьем Георгия часто обманывала людей, и они считали, что старшим по возрасту среди них двоих является не он, а Жаков. Может быть, это болезненная худоба так старила Алексея – незадолго до окончания войны он получил серьезное ранение, – а может, людей просто сбивала с толку эта вечная его сосредоточенность
Жора – балагур, весельчак, известный бабник, тогда как Алексей отличался сдержанностью, рассудительностью и аккуратностью в моральном плане. Да и внешность их являла полную противоположность. Бортник был на полголовы выше своего товарища и выглядел гораздо мощнее. Такое впечатление, что этот славянский темноволосый Голиаф был вырублен из ноздреватой глыбы застывшей вулканической породы. У него были огромные кулаки, которые не раз выручали его в рукопашном бою. Что касается Алексея, то он, несмотря на свою болезненную худобу, был хорошо сложен – до войны был чемпионом города по спортивной гимнастике. У него чуть бледное умное лицо с ярко выраженным мужским подбородком и темно-каштановые с ранней проседью волосы, которые он аккуратно зачесывал назад.
До войны Жора жил где-то под Киевом и так же, как его товарищ, работал в органах НКВД. Только пришел он туда не в сороковом, как тот, а несколькими годами раньше, и не из заводских цехов, а сразу после окончания школы. Что-то подсказало ему, что это именно то, что ему надо.
Он был женат, более того, в отличие от Алексея, он даже детей успел «настрогать». Двое у него их было – мальчик и девочка. Когда началась война, когда люди в панике рванули из своих разрушенных городов и селений в глубь страны, Бортники побежали вместе со всеми. О том, что тогда творилось, Жора не любил вспоминать. Слишком больная это была для него тема. И все ж однажды, не имея, видимо, уже больше сил держать эту боль в себе, он вдруг открылся другу. Знал, что тот никому ничего не расскажет.
Так и узнал Жаков всю правду. Оказывается, вовсе не в эвакуации была его семья, как было написано в его личном деле. Убегая от немцев вместе с толпами таких же отчаявшихся и несчастных людей, Бортники проделали большой путь, пока вдруг не вышли к широкой реке. Там еще каким-то чудом работала переправа, хотя немецкие самолеты то и дело бомбили ее. Им пришлось выстоять большую очередь, прежде чем попасть на паром. Крики, давка, плачущие дети… Первым взошел на спасительный плот Георгий. И в этот момент в небе появились немецкие штурмовики. Людские пронзительные крики тут же смешались с диким ревом моторов. Потом раздались взрывы, засвистели пули… Паромщик отдал швартовы и повел свой плот на другой берег.
– Давай руку!.. Руку давай! – кричал Георгий жене. – Прыгайте, прыгайте!..
Но было уже поздно. Несколько потерянных секунд – и все: жена и дети остались на берегу. Он метался, рвал на себе рубаху, с ужасом глядя на то, как паром, удерживаемый натянутым через реку тросом, все дальше и дальше уходит от пристани.
Хотелось крикнуть паромщику: «Стой!», но разве тот остановится, когда вокруг свистят пули, когда то справа, то слева вода в реке вздымается от взрывов бомб, норовя всей своей тяжестью обрушиться на дощатую платформу плота и перевернуть его.
Так и остались в его памяти наполненные ужасом глаза жены и эти утонувшие в тумане времени беспомощные образы его детей – пятилетней Дашки и трехлетнего Тараса. А еще немецкие штурмовики, которые с воем летали над пристанью и безжалостно расстреливали находившихся на ней людей.
После того случая Жора решил, что остался вдовцом. А тут перед самым концом войны, когда корпус вел бои на вильнюсском направлении, сошелся с полковой радисткой Зинаидой, которая и стала его гражданской женой. И если раньше они часто встречались с Жаковыми, то сейчас это было делом достаточно сложным. Это тебе не Рига и не Харбин, где их воинские части стояли рядом, отчего они могли ходить друг к другу в гости хоть каждый день. Теперь все было по-другому: Бортник из Харбина вслед за Жаковым выехал в Нампхо, что на побережье Желтого моря, тогда как Алексея направили в небольшой портовый город Гензан, расположенный на берегу Японского моря, где они с Ниной теперь и обретались, с нетерпением дожидаясь отправки на родину.