Когда загорится свет
Шрифт:
Где-то хлопнула дверь. Это уже были не ее шаги, это не испуг ее сердца, — кто-то шел по улице. Она почти побежала от страха.
Но вдруг окутывающая город тишина разорвалась. Хлопнула еще одна дверь, потом еще и еще. Зазвучали шаги. За темными окнами туманными, красноватыми звездами то тут, то там вспыхивали огоньки свечей. Из переулка донеслись голоса. И все это было странно, таинственно, непостижимо: словно волшебная палочка пробудила город.
Выйдя из переулка на широкий бульвар, Ася увидела, что она уже не одна. С грохотом
Справа, слева, со всех сторон шли люди. Они натыкались в темноте друг на друга, смеялись, кричали, перекликались. Редкие сперва прохожие теперь широкой лавиной шли по мостовой, заполняли тротуары. Хрипло и гулко говорил что-то репродуктор на площади, и оттуда доносились возгласы, как во время демонстрации. Охваченная страхом, Ася проталкивалась вперед. Что это за люди?
— Что ты тут делаешь, девочка? — удивленно спросил кто-то, наткнувшись на нее в темноте.
— Я ничего, — пробормотала она испуганно и кинулась в сторону. Теперь только еще вот этот переулок, а там уже улица, где электростанция, где отец и мать.
Она бежала изо всех сил. Только теперь она заметила, что потеряла берет. Косички расплелись, было жарко, и при каждом шаге что-то кололо в боку. Наконец-то высокий забор!..
Из последних сил она добежала до него и заколотила кулачком в калитку, забыв, что есть звонок. С другой стороны зашлепали знакомые шаги. Сторож открыл калитку и не заметил ее, глядя через ее голову в ожидании взрослого человека.
— Евдоким Галактионович, это я…
— Тьфу, а я испугался… Смотрите-ка, Людмила Алексеевна, какая у нас гостья!
Людмила ужаснулась.
— Ася, это ты? Что с тобой? Зачем ты встала?
— Я… я… не могла, мама, — пробормотала она и расплакалась. Она обняла мать и с чувством беспредельного счастья ощутила знакомый запах и мягкую руку на потном лобике.
— Эх, ты…
— Сегодня и ребенку не спится, — примирительно сказал Евдоким, и Ася успокоилась.
— Мамочка, а где папа?
— Папа там, у машин.
— А что делается, почему столько народу на улицах?
— Разве ты не знаешь, доченька?
— Нет… Когда я выходила, никого не было… А потом вдруг сделалась такая толпа, что идти невозможно.
— Война кончилась, моя крошка…
Ася стояла с открытым ртом.
— Война?
— Да, да.
— Так почему же ты плачешь, мама?
— Это ничего, ничего. — Людмила отерла глаза тыльной стороной руки.
— Такой уж нынче день, что люди плачут от радости, — сказал Евдоким. — Вот беда, нашему-то Алексею Михайловичу и порадоваться некогда.
— Может, пойти туда все же? — неуверенно спросила Людмила.
— Нет, нет, не надо… Там такое творится, такое творится! Лучше уж посидеть здесь на лавочке… Тепло, хорошо…
Людмила села и обняла Асю. Девочка устремила глаза
Евдоким, опираясь на свою палку, смотрел туда же.
— Думали, еще в десять часов тронется… и опять сорвалось… На Алексея Михайловича аж смотреть жалко, как земля черный… Да уж, можно сказать, и все-то время было нелегко, а уж эти пять дней — откуда только у людей силы брались?.. Нашему инженеру порошки давали, он у нас вчера в обморок упал… Алексей Михайлович куда сильней! За всех бегает, суетится, но и ему досталось, ох, досталось!
— Что же будет? — глухим голосом спросила Людмила.
— Чему же быть? Пойдет она, красавица, не сегодня, так завтра, а все равно пойдет… Мало ли было мучений и тогда, в первый раз? Уж кажется, все в порядке, и вдруг заест — и ни с места… Она пойдет!
Людмила тоже знала, что пойдет. Но она понимала, что далеко не безразлично, когда пойдет. Срок уже прошел — четвертый срок, и раньше это доводило Алексея до отчаяния. А теперь война кончилась, и люди безумствуют от радости в темном, мрачном городе. Она понимала, как страшно хочется Алексею дать свет как раз сегодня, в эту ночь.
Издали слабо доносились возгласы, песни, шум. Но здесь царила тишина. Глухо, с перерывами начинало что-то гудеть в главном зале и снова умолкало. Маленький мотор, подающий свет для работы, сопел и пыхтел, ежеминутно угасая.
Но вот медленно, постепенно выровнялся пульс основного шума. Ровным, торопливым ритмом двинулись машины.
— Ого! Кажется, пошло, — дрожащим голосом сказал Евдоким, и Людмила сильно сжала руку Аси.
Внезапно, словно вспыхнуло пламя, застекленное здание осветилось резким белым светом.
— Мама, смотри! — крикнула Ася.
— Вижу, доченька, вижу, — с трудом прошептала Людмила.
Из бесчисленных высоких окон лился холодный голубоватый, искрящийся, как лед, свет. Как биение огромного сердца, слышалось гудение машин.
— Вот и засветилась красавица, как бриллиант горит, — растрогался Евдоким.
Действительно, здание пылало, как алмаз. Оно горело в темноте, и отвыкшие глаза с изумлением вновь открывали красоту света.
— Красавица моя… Как идет! Говорил я, что она свое покажет… Ишь как ровненько… Ну, молодец Алексей Михайлович, ничего не скажешь, молодец!
Вдруг острое пламя, словно окруженное дрожащей голубой пылью, устремилось вверх, за ним второе. Они скрестились, дрогнули, поднялись выше.
И вдруг из мрака выплыло знамя. Его развевал незаметный здесь, внизу, легкий весенний ветер. По ярко-красному полотнищу пошли, как в море, золотистые волны. Без конца, без конца набегали волны, словно дышало все небо, и свет вырывал из мрака лишь небольшой отрезок его. Высоко, торжественно пылало знамя над темным городом. Оно плыло, передвигалось, горело в бездне неба, как возглас счастья, вырывающийся из тысяч уст.