Когда закончится август
Шрифт:
Она что-то записала в своей карте, как будто это было обычным делом. Интересно, поняла ли она, что этот момент был самым тяжелым в моей жизни, что для меня мир перестал двигаться каждую секунду, пока он не проснется? Я не знала, будет ли любовь всей моей жизни в порядке, вспомнит ли он меня вообще. Я не знала, что буду делать, если Ноа не сможет говорить. Несмотря ни на что, я буду здесь. Мне нужно быть сильной ради него.
Нил взял меня за руку, пока мы сидели и ждали, когда Ноа проснется.
Прошло неопределенное количество времени, прежде чем Ноа наконец открыл глаза. Его отец и
Первым заговорил отец: — Да. Сынок… — это папа. Я здесь. Хизер тоже здесь.
— Привет, малыш, — добавила я. — Я здесь и никогда отсюда не уйду.
Ноа моргнул.
Я знала, что ему потребуется некоторое время, чтобы полностью прийти в себя, но чем дольше он молчал, тем больше я боялась.
Я погладила его по плечу. — Все в порядке. Не торопись. Спешить некуда.
— Все будет хорошо, сынок. Я просто знаю это.
Я положила голову рядом с его головой и начала молча молиться. Звук его дыхания стал громче.
Когда я снова подняла голову, его глаза были почти полностью открыты, и он тупо смотрел на меня.
О боже мой. Скажи что-то. Пожалуйста. Что-нибудь. — Привет…привет, — прошептала я. — Ты даже не представляешь, как я счастлива видеть твои прекрасные глаза. Я люблю тебя, Ноа. Я тебя так люблю.
Он не ответил, но одинокая слеза упала с его глаза. Он мог слышать меня. Но мог ли он понять? Хотел ли он сказать что-то, но не мог?
Я не хотела, чтобы он видел, как я расстроена, но ничего не могла с собой поделать, потому что у меня самой текли слезы.
— Все в порядке, сынок. Все будет хорошо.
Я потянулась к руке Ноа и сжала ее. — Мы будем здесь с тобой на каждом шагу. Твоя мама тоже приедет…и твой брат. И Оливия где-то там. О Боже — мы с ней даже обнялись. Вот как сильно мы обе тебя любим.
Пожалуйста, скажи что-нибудь. Пожалуйста. Я продолжала говорить с ним. — Я заключу с тобой сделку. Когда тебе станет лучше, я позволю тебе послушать каждую песню на моем телефоне. Ты же знаешь, я поклялась, что никогда этого не допущу. Но знаешь что? Оно того стоит. И мне не терпится услышать, как ты посмеешься надо мной.
Следующие полчаса мы с Нилом сидели у постели Ноа, подбадривая его в отчаянной попытке заставить сказать хоть что — нибудь.
Потом на какое-то время все стихло. Я на мгновение отвернулась и подошла к окну, чтобы привести мысли в порядок.
— Хи… Я резко повернулась к нему.
Ноа выдавил из себя эти слова. — Хи…Хизер… — Да! — обрадовалась я. — Да. Это я! Я здесь, с тобой.
Нил позволил своим слезам пролиться в первый раз с тех пор, как я приехала. — Папа тоже здесь, — сказал он.
Голос Ноа звучал неуверенно. — Где я?
— Ты в больнице. Тебе сделали операцию на мозге, — ответил Нил.
Ноа повернулся ко мне и спросил: — Что…что ты здесь делаешь?
— А где же мне еще быть?
Несколько секунд я, затаив дыхание, ждала его ответа.
Он судорожно сглотнул. — В Вермонте?
Вермонт был таким простым ответом, но он так много значил. Это означало, что его память в порядке. Это означило
— Ты помнишь что-нибудь из того, что случилось? — спросила я.
Ответ занял некоторое время, но в конце концов он сказал: — Я помню, что люблю тебя.
Глава двадцать восьмая
Ноа Странным образом Бонни и Клайд спасли мне жизнь.
Если бы в тот день я не пошел в супермаркет, чтобы купить им еду, меня бы уже не было в живых. В магазине рядом с моим домом никогда не было капусты, которая им нравилась. Поэтому я изо всех сил старался добраться до рынка на другом конце города. Он находился прямо за углом от больницы. Мой хирург был убежден, что если бы до операции прошло больше времени, я мог бы не успеть, или, по крайней мере, у меня был бы поврежден мозг.
Слава богу, я не был за рулем, когда это случилось. А если бы я был дома один? Я бы, наверное, умер. Мне всегда было нелегко думать об этом. Но я отказывался думать о том, что могло случиться. Было бы легко позволить всем этим “если бы” затопить мой разум, но у меня было слишком много причин, чтобы жить.
Прошло уже три недели с тех пор, как меня прооперировали, и сегодня меня наконец должны были выписать. Я был более чем готов отправиться домой. Однако держать меня здесь было стандартным протоколом из-за высокого риска осложнений после операции.
Я почти ничего не помнил о моментах, предшествовавших разрыву аневризмы, кроме острой необходимости поговорить с Хизер, чтобы сказать ей, что я люблю ее, и головной боли. Кроме этого, я ничего не помнил, пока не проснулся и не увидел Хизер и моего отца, склонившихся надо мной. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что я не сплю.
Было к лучшему, что я не был в курсе того, что могло случится в магазине со мной в тот день. Если бы я знал, что мне вскроют голову и что пятьдесят процентов людей не выживают после разрыва аневризмы, у меня, вероятно, случился бы сердечный приступ — тем более что в то время у меня не было возможности рассказать Хизер о своих чувствах. Первая неделя после моего выздоровления была самой тяжелой. Люди приходили, но я все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Хизер была моей опорой во всем. Она оставила все в Вермонте, чтобы остаться со мной. Я даже не мог поспорить с ее решением, потому что не знал, как я смогу пережить это время, застряв в больнице без нее. Не было слов, чтобы выразить мою благодарность за то, что я жив. На мою память это никак не повлияло.
Мои речевые и двигательные навыки остались нетронутыми. По сути, я был живым чудом. Я не утратил функции, но кое-что приобрел: новую перспективу.
Я больше не мог тратить свою жизнь впустую, не мог застрять из-за нерешительности или страха. Каждый день, каждое мгновение должно было иметь значение.
Хизер спала у меня дома и каждый день проводила в больнице. Мать и брат тоже останавливались у меня. Они только вчера уехали обратно в Миннесоту, так что Хизер узнала их очень хорошо. Мне больше не нужно было гадать, как моя семья отреагирует на нее. Они влюбились друг в друга, как и я.