Когда запоют мертвецы
Шрифт:
– Я нашла бревно на берегу, – сообщила она. – Это же наш берег, так что и бревно наше.
Маркус смотрел на дочь не мигая, потом переспросил, в чем дело. Мозг его, когда он был пьян, размягчался. Диса терпеливо повторила все то же самое, но лицо пабби так и осталось безучастным и скучным.
– Нравится тебе лошадка? – наконец спросил он.
– Да.
– Это хорошо.
Оба помолчали, удивленные возникшей между ними неловкостью. Потом пабби перевел взгляд на Дису и смотрел очень долго, как будто за время отсутствия отвык от ее лица. Протянул руку и большим мягким пальцем поковырял
– Тут грязь…
– Это родинка.
– О как! Всегда была?
– Вроде всегда.
Откуда ей знать, всегда ли с ней была эта родинка? Она видела свое отражение только в ведре воды и не то, чтобы много разглядела. Даже не знала, красивая она или нет. Вот Кристин, та часто спрашивала у матушки: «А я красивая?» Хотя полагалось отвечать, что красота женщины в благочестии, матушка всегда говорила: «Да». Диса же не назвала бы сестру красивой. Уродиной та, впрочем, тоже не была, но мамино «да» все равно было враньем.
– Ну как, выбрали овцематку? – спросила Диса.
– Барана выбрали, – ответил отец и усмехнулся, но больше ничего не сказал.
Все равно забили почему-то овцу. Накануне рождественской ночи матушка вымела каждый уголок в доме, чтобы не осталось ни соринки. Арни, все еще слабенький и вялый, все-таки перестал кричать и наконец стал наедаться. Хельга увидела в этом добрый знак. Торговцы уехали с одеждой, которую вся семья вязала весь рождественский пост, а из оставшегося каждому досталось по обновке. Диса получила новые ботинки из рыбьей кожи и приятную телу кофту, так хорошо связанную, что в ней было уютно, как в одеяле.
– «Дети должны получить кусочек хлеба на Рождество», – напевала мама, метя пол, и ласково подмигивала Тоурдис.
Девочка уже знала, что их семья гораздо богаче остальных в деревне, поэтому по праздникам у них всегда бывал хлеб из ячменя, а на кухне в большом котле булькал наваристый мясной суп. Ароматный дым взлетал под крышу и утекал в узкий дымоход. Арендаторы и батраки будут довольствоваться куропаткой, а хозяевам достанется парная баранина. Старая кухарка ловко заплетала тесто в причудливые косы, обваливала их в миске с жиром и отправляла на раскаленный камень.
Когда Диса была маленькая, она любила готовить лиственный хлеб: тесто следовало раскатывать так тонко, чтобы сквозь него можно было рассмотреть огонек в очаге. Но это у девочки никогда не получалось: либо лепешка была чересчур толстой, либо рвалась. Взглянув на Дису из-под надвинутого на лоб платка, кухарка внезапно что-то вспомнила, обтерла руки о фартук и придвинула к девочке корзину.
– Вот, это надо снести пастору. Матушка твоя велела.
Диса упрямо спрятала руки за спину. Ничего она нести не собиралась! После того случая преподобный Свейнн ни разу не приходил к ним в дом, но, когда она спросила об этом у матушки, та неохотно ответила, что он занят подготовкой рождественской службы. Хранит ли он в душе обиду на тот случай, Дисе было неизвестно.
– Давай-давай, – поторопила кухарка, подталкивая к ней корзину. – Да его поди дома нет, там только Тоура. Ее-то ты не боишься? Нехорошо перед таким праздником со священником в ссоре быть!
Когда Диса набросила плащ и вышла
Дом пастора был скромнее, чем их собственный, но нижнего этажа со скотиной в нем, конечно, не было. Как и предупреждала кухарка, дверь Дисе открыла Тоура с косами, заплетенными в кольца. Эта тучная женщина с неопределенным выражением лица говорила высоким девичьим голосом, что пугало только сильнее.
– О, Диса, проходи, проходи… Как хорошо, что ты пришла!
Внутри дом был чисто выметен. В углу, как и у них в бадстове, стоял вертикальный ткацкий станок с наполовину сотканной вадмелью. Из кухни тянуло едой. Жена пастора взяла у Дисы из рук корзинку и заглянула в нее. Диса уже знала, что там лежит: добрый кусок копченой баранины и теплые чулки.
– У меня для тебя тоже есть подарок, – проворковала Тоура, доставая что-то из сундука. – Мне не по душе, что вы повздорили с преподобным Свейнном. Приход должен жить одной жизнью, верно?
Она протянула девочке аккуратно связанные варежки с узором на ладонях. Диса скомканно поблагодарила женщину, но осталась в замешательстве. Подарки ей обычно дарили либо родственники, либо Гисли, и никогда – чужие люди. Тоура распрямилась и отряхнула платье, как будто успела запачкаться, пока сидела на корточках. Для такой крупной женщины двигалась она поразительно ловко и плавно. Ее мягкая ладонь легла Дисе на щеку, и девочка решила, что выворачиваться будет невежливо.
– Хочу, чтобы ты помирилась с преподобным Свейнном, милая, – мягко сказала женщина, и было в ее голосе что-то обволакивающее. – Он ведь неплохой человек, заботится о приходе… Осерчал на тебя, потому что испугался: если ты кому-нибудь еще сболтнешь о том, что видела, в деревню явятся законники. Разве нам это надо?
Ответа Тоура не ждала, а лишь мягко подтолкнула Дису в спину и шепнула на ухо: «Есть вещи, которые должна знать только ты». Тухлой рыбой от нее не пахло. У этой женщины словно вообще не было запаха.
Диса думала заглянуть к своему чудищу, но уже вечерело. Ярко светились окна церкви, ожидающей прихожан на полуночную службу. Этой ночью никто не будет спать – все задремлют уже под утро, пьяные и сытые, в надежде на то, что зима пощадит поселок, море будет спокойным, а овцы тучными. В самые скучные месяцы в году праздник служил крестьянам редким проблеском света в устрашающей зимней темноте.
В их собственном доме тоже было светло как днем. Хельга расставила по углам лампы и свечи, чтобы тьма не нашла себе дорогу. Этому обычаю ее научила мать, и Хельга никогда не отступала от него. Диса часто думала, что, когда вырастет и обзаведется семьей, точно так же будет освещать дом в праздник, а потом ночами сторожить сон домочадцев, чтобы ни один огонек в бадстове не погас. В этой таинственной вере было что-то пленяющее.