Когда звезды чернеют [Литрес]
Шрифт:
Перед рассветом просыпаюсь в лихорадке и принимаю слишком много «Адвила» [1] , чувствуя, как капсулы царапают и скребут горло. Под картинкой на экране телевизора бежит заголовок срочных новостей.
Сорок семь погибших в Биг-Байу, Алабама. Наибольшее число жертв за всю историю компании «Амтрак»
Где-то посреди ночи буксир на реке Мобайл сбился с курса в густом тумане и зацепил баржой мост Биг-Байу-Кэнот, сместив пролет моста вместе с рельсами на три фута [2] .
1
Адвил – нестероидный противовоспалительный препарат.
2
1 фут = 30,48 см.
Я выключила телевизор, желая, чтобы красная резиновая кнопка на пульте могла отключить все, внутри и снаружи. Хаос, отчаяние и бессмысленную смерть. Поезда, несущиеся к изломанным рельсам, со спящими и ни о чем не подозревающими пассажирами. Капитанов буксиров, сбившихся с курса в неудачный момент.
«Восемь минут», – хочется закричать мне. Но кто меня услышит?
Глава 2
Однажды я занималась розыском мальчика, куски которого потом нашли под крыльцом его бабушки в Ное-Вэлли. Она качалась в кресле на этом скрипящем, облупившемся крыльце, пока мы вытаскивали останки. Я долго не могла выбросить из головы ее лицо: припудренные складки кожи вокруг рта, пятно перламутрово-розовой помады под верхней губой, безмятежность взгляда водянисто-голубых глаз…
Ее внуку, Джеремии Прайсу, было четыре года. Женщина сначала отравила его, чтобы он не помнил боли. «Не помнил» – ее слова. Первое слово рассказа о том, как она почувствовала, что должна сделать. Когда мы получили признание, то спросили, и потом задавали этот вопрос еще не раз: «Зачем вы его убили?» Она так и не сказала нам зачем.
В моей сумрачной комнате, на дешевой поцарапанной тумбочке у кровати стоит дисковый телефон. Рядом с ним лежит инструкция и расценки на междугородние звонки. Брендан берет трубку на втором звонке. Он говорит медленно, низким голосом, будто сквозь бетон. Я его разбудила.
– Где ты?
– В Санта-Розе. Я недалеко забралась.
– Тебе нужно поспать. Голос ужасный.
– Ага.
Я смотрю на свои голые ноги, вытянутые на кровати, чувствуя, как соприкасается с кожей дешевая ткань. Влажная футболка скомкалась, прилипла сзади к потной шее. Я замотала груди бинтами, и боль, невзирая на весь принятый «Адвил», пульсирует внутри с каждым ударом сердца какой-то рваной эхолокацией.
– Я не знаю, что делать. Это ужасно. Зачем ты меня так наказываешь?
– Я не наказываю, просто… Тебе придется самой разобраться с некоторыми вещами.
– И как я должна это сделать?
– Я не могу тебе помочь. – Брендан говорит, как человек, потерпевший крах, дошедший до грани. Я могу представить себе,
– Позволь мне вернуться домой. Мы сможем все исправить.
– Как? – выдыхает он. – Анна, некоторые вещи невозможно исправить. Давай просто немного побудем порознь. Это необязательно навсегда.
Что-то в его голосе, правда, заставляет меня задуматься. Как будто он перерезал пуповину, но боится это признать. Потому что не знает, что я тогда сделаю.
– О каком времени мы говорим? Неделя, месяц? Год?
– Не знаю. – Брендан хрипло вздыхает. – Мне нужно о многом подумать.
Моя рука на кровати кажется восковой и жесткой, будто принадлежит манекену из одежного магазина. Я выбираю точку на стене и смотрю на нее.
– Ты помнишь, когда мы только поженились? То наше путешествие?
Он молчит минуту, потом произносит:
– Я помню.
– Мы спали в пустыне под огромным кактусом, в котором жила куча птиц. Ты сказал, это кондоминиум.
Еще одна пауза.
– Ага. – Брендан не понимает, к чему я веду, опасается, что я совсем потерялась.
Я и сама не очень понимаю.
– Это был один из наших лучших дней. Я была по-настоящему счастлива.
– Да. – Я слышу, он дышит чаще. – Но дело в том, Анна, что я очень давно не видел той женщины. Тебя не было здесь. Для нас. И ты это знаешь.
– Я могу справиться. Позволь мне попытаться.
Молчание вытекает из телефона, заливает меня, пока я лежу на кровати и жду ответа.
– Я не доверяю тебе. Просто не могу. – Четкость этих слов опустошает. Это вердикт. Раньше он жутко злился, но сейчас все намного хуже. Он принял решение, с которым я не могу спорить, поскольку дала ему все основания чувствовать себя именно так. – Позаботься о себе, ладно?
Мне кажется, я шатаюсь над мрачным обрывом. В другие дни нашего брака он бросил бы мне веревку.
– Брендан, пожалуйста… Я не могу потерять все.
– Прости, – говорит он и отключается, не дав мне сказать ни слова.
На поминальную службу пришли почти две сотни людей, многие из них в форме. Коллеги, друзья и благонамеренные незнакомцы, которые прочитали статью в «Кроникл» и подумали: «Благодать Божия со мной».
Я застегнула платье, которое не чувствовала, наглотавшись «Ативана» до состояния, в котором не почувствовала бы и ножа. Я читала по губам сквозь огромные темные очки, пока Брендан раз за разом говорил «спасибо». Дома я забилась в угол кухни, отвернулась от агрессивно расставленных цветов и карточек с соболезнованиями, ушла от сострадающих лиц вокруг стола, покрытого горшочками с жарким и тарелками с сыром. Там меня и нашел мой старший офицер, Фрэнк Лири. В руках он держал тарелку с едой, которую даже не пытался есть.
– Анна, не знаю, что и сказать… Что вообще можно сказать о таком ужасе?
Голос у него обычно был грубоватым, не таким мягким, как сейчас. Я желала только одного: заморозить его прямо на месте, его и всех остальных, как в детской игре «Замри», – и уйти.
– Спасибо.
– Возьми столько отпуска, сколько тебе потребуется. Не беспокойся о работе, ладно?
Кажется, пока он говорил, стены стали на дюйм ближе.
– На самом деле я думала выйти на следующей неделе. Мне нужно на чем-то сосредоточиться.