КОГИз. Записки на полях эпохи

Рябов Олег Алексеевич

– Яков Иванович вас завтра сам разбудит.

Володя быстро уснул, а я лежал и думал об охоте. Она для нашего брата-мужика – одно из наиглавнейших удовольствий, то ли врожденная наследственная потребность, то ли привычка, столь сильная, что переходит из поколения в поколение. Цари считали охоту самой достойной и благородной забавой. Как-то мне повезло увидеть, подержать в руках и даже полистать большие красивые книги: «Великокняжеская и царская охота на Руси», «Царская охота» и два тома «Императорская охота на Руси». Очерки в них составил генерал Николай Иванович Кутепов – заведующий хозяйственной частью императорской охоты при Александре III, а рисунки для иллюстраций выполнили лучшие художники тех лет: Репин, Васнецов,

Серов, Суриков. Три тома с золотыми обрезами в желтых кожаных переплетах, на углах которых надеты изготовленные из серебра, гравированные с просечкой, двуглавые орлы. У четвертого тома цельнокожаный, красного цвета переплет, в его центре – оттиск двуглавого орла, сделанный золотой и черной краской.

Таким богатством владел у нас в городе живший одиноко, как старый глухарь, в деревянном доме на Ямской скромный человек по прозвищу Переводчик. Про него ходили слухи, что он ненормальный – помешался на книгах: спит и ест на них. Доля правды в этих сплетнях, и немалая, была, в чем я сам убедился. Вещей в его обшарпанной, со свисающими проводами и тенетами, комнате было всего ничего: два венских стула да верстак-стеллаж, что стоял посередине комнаты, как бы деля ее на два узких коридора. Вдоль стен тянулись страшные, чуть ли не из горбыля сколоченные, лестницы. Четыре нижние ступеньки шириной в две доски, остальные – в одну. Такие необычные книжные стеллажи были немного повыше человеческого роста, достаточно лишь протянуть руку, чтобы взять с полки любую книгу. Книг в комнате столько, что создавалось впечатление, будто они ее затопляли собой, стекая по стенам, заливая весь пол, перетекая на подоконники, на стулья, на железную кровать, узкую и ржавую, стоявшую у короткой стены при входе, покрытую старым солдатским одеялом.

Хозяин всего этого добра работал переводчиком, в молодости здоровье и знание иностранных языков давали хорошие деньги, их поглощали две страсти: книги и вино. Теперь, с годами, заработки были не те, и ради выпивки приходилось жертвовать ценными изданиями. Я взял с Переводчика слово, что буду первым, кому он предложит «Царскую охоту». Работа и семья отвлекли меня от книжных дел на некоторое время, но его хватило на то, чтобы Переводчик спился. Хоронить отца приехала из Москвы дочь, она наняла машину, мужиков и отвезла книги в когиз на площадь Горького, где сдала их в «букотдел», а что имело цену, в том числе «Царскую охоту», захватила с собой в Москву. С воспоминаниями о желанных книгах я уснул.

Разбудил нас Яков, разбудил и отошел к печке покурить.

– Ну, чего, пойдем? – спросил я, выходя и потягиваясь. Володя тоже встал и собрался. Хозяин ответил:

– Пойдем только молока попьем.

– А где Клавдия?

– На дворе, у коровы.

Вошла хозяйка, поставила подойник на лавку. Яков сказал ей хмуро:

– Купи, сбегай к Фаинке-продавщице, у нее дома всегда есть. Вот вылила, а теперь с гостями, с приездом нечего…

– Прямо, побежала. Я тебя с гостями вместе выгоню.

Тут вмешался Володя:

– Нет, Яков, если понадобится, то у нас найдется, а сейчас лучше не надо.

– Ну, смотрите, как знаете. – Яков затушил сигарету и налил всем молока в большие глиняные кружки.

Стояли первые заморозки. Ночная белая трава блестела и чуть хрустела под ногами. Лес начинался сразу за деревней и отсюда, от Керженца, тянулся до самого Полярного круга. Тайга! На дорожках вдоль квартальных просек дождевые лужи в колеях покрылись тонкой корочкой льда. Когда начало светать и из сплошной черной массы стали вырисовываться отдельные стволы сосен, елок, рябин, мир ожил звуками и красками. Проснувшийся лес наполнился движением и пением птиц. Среди множества голосов синиц выделялся долгий, с коленцем, свист рябчиков. Они, глупые, шли на наш манок, а мы, удобно устроившись на бревне и подсвистывая их, легко брали подлетающих молоденьких птиц, садившихся чуть ли не на мушку ружья.

Поднимали и тетеревов, что бродили вдоль дорожек, выискивая в лужах намытые камушки, необходимые их желудкам как терки во время трудной голодной зимовки, когда придется питаться грубой хвоей.

Яков шел не останавливаясь и не вскидывая ружья, только иногда задерживался, чтобы закурить.

– А далеко до глухарей? – спросил я.

– А кто их знает.

– Ну ты-то куда нас ведешь?

– А вот за Длинным просеком направо, помнишь, где мы с тобой медведя-то…

– Так туда километров пятнадцать!

– Ну.

Мы шли еще часа три-четыре. Володя и я не были уверены в успехе, поэтому по пути постреливали и несли в охотничьих сумках по паре поляшей и несколько рябчиков. На конце одной вырубки Яков вдруг остановился и сделал нам знак – «замри», а сам, сняв ружье, осторожно пошел вперед. Минут через пять мы тихо последовали за ним и увидели его метрах в ста под двумя огромными соснами. Вдруг с одной из них поднялась и полетела большая птица.

– Глухарь, – шепнул мне Володя, по привычке вскинув ружье и тут же опустив: почему Яков не стрелял? Мы дождались лесника. Он подошел, махнул рукой и сел на пенек, закурив.

– Ты чего не стрелял?

– Да руки дрожат. Похмелье, – зло ответил Яков. – Хотелось ружье разбить о сосну: выцеливаю, а ни мушки, ни глухаря не вижу. Палить – только лес пугать, ну, ранишь птицу, пролетит с версту, а там упадет. Что толку-то. – Он встал и пошел мимо нас.

– Ты куда?

– Домой!

– А мы погуляем.

– Валяй.

Погода стояла отличная. Поздняя осень. Солнце. Имея в руках компас и зная, что в квартале, два километра на полтора, невозможно заблудиться даже в этих дремучих безлюдных лесах. Мы брели не торопясь, изредка поманивая рябчиков, пока не вышли к небольшой речушке: либо Улангерь, либо Козленец. Пройдя немного вдоль воды, мы неожиданно вышли на поляну с огромным возвышающимся холмом, под которым образовалась небольшая заводь. Вырвавшаяся из-под бурелома сваленных сосен, нависших осин речка как бы остановилась у чистого берега, который, весь в траве, поднимался к трем потрясшим нас сразу своим величием и размерами лиственницам. Добравшись до них, мы увидели два больших полусгнивших сруба, а поодаль – почерневшие нижние венцы строений совсем уже гигантских. На краю поляны, ближе к лесу, стоял большущий дубовый крест, а дальше виднелись покосившиеся столбики под маленькими островерхими крышами – старообрядческие голубцы. Под одной из лиственниц стояла лавочка, мы сели.

– Что это? – спросил шепотом Володя, нервно закуривая.

– Остатки скита. В этих местах их много было. Кержаки.

– Сила!

– Помнишь, еще в школе проходили о расколе церкви, когда власти исправляли богослужебные книги: старые отбирали, а взамен бесплатно выдавали новые. Грамотные люди, почитавшие древнюю книжность, отстаивали чистоту старой веры, поэтому их называли староверами, или старообрядцами, а уничижительно – раскольниками. От наказаний они бежали в глухие места. Дебри нашего Заволжья были удобным приютом. Сюда, в эти места, для обращения старообрядцев Керженца в новую веру епископ Нижегородский Питирим отправлял послания. У меня есть прижизненное издание его книги «Пращица противо вопросов раскольнических». Ее напечатали по указанию Петра Первого, он внимательно следил за нижегородскими диссидентами.

– Я читал в детстве толстенный роман «В лесах».

– Вот тут, где мы с тобой сидим, стояли старообрядческие избы, они соединялись меж собой под землей, а далеко в лес и к реке были проложены подземные коридоры.

Я рассказывал, а Володя слушал, покуривая сигарету, и мы не сразу заметили, когда к кресту подошла женщина в черном. Нам не было видно, что она там делала минут десять, наверное, молилась. Потом направилась к нам.

– Брось сигарету, – сказал я Володе, – может, поговорить удастся.