Коглин
Шрифт:
Когда в середине октября Дэнни выписался из больницы, он еще приволакивал левую ногу, а левой рукой ему лишь с большим трудом удавалось поднять что-нибудь тяжелее чашки с чаем. Однако речь его полностью восстановилась. Он мог бы выйти из больницы еще две недели назад, но в одной из ран начался сепсис, и второй раз за месяц к нему явился священник и совершил соборование.
После того как его опозорили в газетах, Нора вынуждена была покинуть дом на Салем-стрит и переправить их немногочисленные пожитки в меблированные комнаты в Вест-Энде. Туда-то они и пришли, когда Дэнни выписали. Она выбрала Вест-Энд, потому что Дэнни предстояло
— Это все, что мы себе можем позволить, — объяснила Нора.
— Отличное место.
— Я пыталась отскрести грязь с той стороны окна, все терла и терла, но…
Он обнял ее здоровой рукой.
— Все отлично, детка. Мы тут недолго пробудем.
Однажды ночью он лежал с ней рядом, впервые после ранения насладившись ее любовью.
— Я здесь никогда не смогу найти работу, — произнес он.
— Сможешь.
Он посмотрел на жену.
Она улыбнулась. Слегка шлепнула его по груди.
— Так тебе и надо, парень, за то, что спал с террористкой.
Он фыркнул. Приятно, что они в состоянии смеяться над чем-то настолько мрачным.
Когда он лежал в коме, родные дважды навещали его в больнице. А после инсульта к нему явился отец и заявил, что они всегда будут его любить, но больше никогда не допустят в свой дом. Дэнни кивнул, пожал отцу руку и только через пять минут после его ухода заплакал.
— Когда закончится реабилитация, нас тут ничто не будет удерживать, — проговорил он.
— Да.
— Тебе хочется приключений?
Она погладила его по груди.
— Мне всего хочется.
За день до смерти у Тессы случился выкидыш. По крайней мере, так сообщил Дэнни коронер. Возможно, коронер соврал, чтобы избавить его от чувства вины, но Дэнни решил поверить: он опасался, что угрызения совести добьют его окончательно.
Когда он познакомился с Тессой, она рожала. Когда он случайно встретил ее в мае, она притворялась беременной. И теперь, перед самой смертью, опять брюхата. Ею словно бы владела всепоглощающая потребность непременно облечь свою ярость в еще чью-то плоть и кровь, чтобы ярость передавалась дальше, из поколения в поколение. Этой потребности (как и самой Тессы) он никогда не мог понять.
Иногда он просыпался оттого, что в ушах у него звенело ледяное эхо ее смеха.
Лютер прислал им бандероль: две тысячи долларов (двухлетняя зарплата Дэнни) и фотографию: Лютер, Лайла и Десмонд, сидящие перед камином. Все были одеты по последней моде, Лютер — даже при фраке и отложном воротничке.
— Она просто красавица, — заметила Нора. — А ребенок-то, господи помилуй.
Записка Лютера оказалась совсем короткой:
Дорогие Дэнни и Нора,
я дома. Я счастлив. Надеюсь, вам хватит. А если понадобится еще, сразу телеграфируйте, я пришлю.
Дэнни открыл пакет с купюрами и показал Норе.
—
— Есть у меня одна догадка, — произнес Дэнни.
— Ну и?..
— Лучше тебе не знать, — ответил он. — Уж поверь мне.
Десятого января, под слабым снежком, Томас Коглин вышел из здания своего участка. Новобранцы обвыкались на службе быстрее, чем предполагалось. По большей части они оказались смышлеными ребятами. И полными рвения. Гвардия штата еще патрулировала улицы, но ее части уже начали расформировывать. Не пройдет и месяца, как они уйдут и на их место заступят кадры возрожденного Бостонского управления полиции.
Томас шагал по улице к дому. На углу, прислонившись к фонарю, стоял его сын.
— «Сокс» продали Рута, можешь в это поверить? — сказал Дэнни.
Томас пожал плечами:
— Я никогда не был особым поклонником этой игры.
— Продали в Нью-Йорк, — уточнил Дэнни.
— Твой юный брат, конечно, в отчаянии. Никогда не видел его таким расстроенным, с тех пор как…
Отец не закончил мысль. Дэнни пронзила та же самая.
— А как Кон?
Отец вздохнул:
— Видишь ли, бывают хорошие дни, бывают плохие. Учится читать пальцами, по Брайлю. В Бэк-бей есть специальная школа. Если это его не сломает, он справится.
— А тебя это не сломало?
— Меня ничто не может сломать, Эйден. — Парок от дыхания отца белел в морозном воздухе. — Я же мужчина. Ну а ты, я вижу, снова в хорошей форме. Так что я, наверное, пойду.
— Мы уезжаем из города, папа.
— Вы?..
Дэнни кивнул:
— Уезжаем насовсем. Двигаем на запад.
Казалось, отца это поразило.
— Но твой дом здесь.
Дэнни покачал головой:
— Теперь уже нет.
Может, отец думал, что Дэнни все-таки останется где-то рядом. Коглин-старший сохранил бы тогда иллюзию, что его семья по-прежнему вместе. К тому, чтобы между ними и Дэнни разверзлась пропасть, Томас Коглин не был готов.
— Как я понимаю, вы уже собрались.
— Да. Несколько дней поживем в Нью-Йорке, пока еще не начал действовать закон Волстеда. У нас так ведь и не было настоящего медового месяца.
Отец кивнул. Он стоял, не поднимая головы, и снег ложился на его волосы.
— До свидания, па.
Дэнни уже двинулся мимо него, но отец схватил его за локоть:
— Пиши мне.
— А ты будешь отвечать?
— Нет. Просто я хочу знать…
— Тогда я не стану писать.
Лицо отца окаменело, он коротко кивнул и выпустил его руку.
Дэнни пошел по улице. Снег усилился.
— Эйден!
Он обернулся, едва различая мужской силуэт за белыми вихрями метели. Снежинки облепили ему ресницы, он проморгался, чтобы лучше видеть.
— Я буду отвечать! — крикнул отец.
— Тогда ладно! — крикнул Дэнни в ответ.
— Береги себя, сынок.
— Ты тоже.
Отец поднял руку, и Дэнни тоже поднял, и потом они оба повернулись и зашагали сквозь метель, каждый в свою сторону.
В поезде на Нью-Йорк все были пьяные. Даже носильщики. Еще полдень, а все уже глушат шампанское и ржаной виски, в четвертом вагоне играет оркестр, и музыканты тоже наклюкались. Все обнимались, целовались, плясали. По всей стране вступил в силу сухой закон. Контролировать его исполнение начнут уже через четыре дня, шестнадцатого.