Коглин
Шрифт:
— И за что тебя наказывают эти потомки, которые склонны к насилию?
— За свое безрассудное создание. — Отец наклонился к нему, поставив локти на стол и сведя ладони вместе. — Джозеф.
— Джо.
— Джозеф, насилие рождает насилие. Это непреложная истина. — Он разомкнул руки и посмотрел на сына. — То, что ты приносишь в мир, всегда возвращается к тебе же.
— Да, папа. Я знаком с катехизисом.
Отец утвердительно наклонил голову, когда Эмма вышла из дамской комнаты и прошла в гардероб. Следуя за ней
— Но ты никогда не сумеешь предсказать, как оно к тебе вернется.
— Уверен, что так.
— Ты можешь быть уверен только в собственной убежденности. Уверенность, которую ты сам не заработал, всегда светит ярче. — Томас наблюдал, как Эмма передает номерок девушке-гардеробщице. — Внешне она недурна.
Джо не ответил.
— Но что касается всего остального, — продолжал отец, — я отказываюсь понимать, что ты в ней нашел.
— Потому что она из Чарлстауна?
— Да, это ее не украшает, — заметил отец. — В старые добрые времена ее папаша был сутенером, а дядюшка убил по меньшей мере двух человек, и это лишь те трупы, о которых мы знаем. Но я бы закрыл на все это глаза, Джозеф, если бы она не была такой…
— Какой?
— Мертвой внутри. — Отец снова сверился с часами и откровенно подавил зевок. — Уже поздно.
— Она не мертвая внутри, — возразил Джо. — Просто что-то в ней спит.
— Что-то? — повторил отец, когда Эмма вернулась с их двумя пальто. — Это «что-то» никогда не просыпается вновь, сынок.
Уже на улице, когда они шли к его машине, Джо проговорил:
— А ты не могла быть более…
— Какой?
— Общительной? Больше участвовать в беседе?
— Все время, что мы вместе, — отозвалась она, — ты только и делаешь, что твердишь, как ты его ненавидишь.
— Только и делаю?
— Постоянно это повторяешь.
Джо покачал головой:
— Я никогда не говорил, что ненавижу своего отца.
— А что же ты говорил?
— Что мы с ним не уживаемся. И никогда не уживались.
— А почему?
— Потому что мы с ним чертовски похожи.
— Или потому, что ты его ненавидишь.
— Это не так. — И Джо знал: несмотря ни на что, он сейчас говорит правду.
— Тогда, может быть, сегодня тебе стоит провести ночку с ним.
— Что-что?
— Он сидит и глядит на меня так, словно я какая-то бродяжка. Расспрашивает про мою семью, словно знает, что моя ирландская родня — сущее ничтожество. Да еще и зовет меня милочкой, на хрен. — Она стояла на тротуаре, слегка дрожа: в черноте над ними появились первые снежинки. В ее голосе слышались слезы, и теперь они потекли у нее из глаз. — Мы — не люди. Нас не за что уважать. Мы просто Гулды с Юнион-стрит. Чарлстаунское отребье. Плетем кружева для ваших паршивых занавесочек.
Джо изумленно развел руками:
— Откуда это у тебя?
Он потянулся
— Не трогай меня.
— Ладно.
— Откуда? — переспросила она. — На меня всю жизнь глядят свысока и окатывают презрением такие, как твой отец. Такие, которые, которые… которые путают «тебе повезло» и «ты лучше». Мы не хуже вас. Мы не какое-то там дерьмо.
— Я и не говорил, что вы такие.
— А он говорил.
— Нет.
— Я не дерьмо, — прошептала она, полуоткрыв рот навстречу ночи, и снег мешался со слезами, катившимися по ее щекам.
Он вытянул руки и шагнул к ней:
— Можно?
Она погрузилась в его объятия, но сама держала руки по швам. Он прижимал ее к себе, и она плакала на его груди, а он твердил ей, что никакое она не дерьмо, что она не хуже других, что он ее любит, любит, любит.
Потом они лежали в его постели, и крупные мокрые снежинки бились в стекло, как ночные бабочки.
— Это была слабость, — произнесла она.
— Что?
— Там, на улице. Я проявила слабость.
— Это не слабость, это честность.
— Я не плачу на людях.
— Ну, при мне-то можешь.
— Ты сказал, что ты меня любишь.
— Ну да.
— Правда?
Он посмотрел в ее светлые, белесые глаза:
— Да.
Спустя минуту она произнесла:
— А я не могу тебе сказать этого.
Зато она не сказала, что и не чувствует этого, отметил он про себя.
— Ну и ладно, — отозвался он.
— Ладно? Правда? А то некоторым парням просто необходимо слышать, что их тоже любят.
Некоторым парням? Сколько парней говорили ей до него о своей любви?
— Я посильнее, чем они, — ответил он, надеясь, что это так и есть.
Стекло дребезжало под натиском темной февральской метели, завывал портовый ревун, и внизу, на Сколли-Сквер, сердито гудели автомобильные клаксоны.
— Чего тебе хочется? — спросил он ее.
Она пожала плечами, откусила заусенец и стала смотреть мимо Джо, в окно.
— Чтобы много всяких вещей не случились со мной в прошлом.
— Каких вещей?
Она покачала головой, она уже куда-то уплывала от него.
— И солнца, — через какое-то время пробормотала она непослушными сонными губами. — Чтобы много-много солнца.
Глава третья
Термит мистера Хики
Однажды Тим Хики сказал Джо: порой мелкая ошибка имеет далекоидущие последствия. Интересно, что бы он сказал о том, кто замечтался за рулем угнанной машины, припарковав ее возле банка? Может быть, и не замечтался, а просто глубоко задумался. О спине одной женщины. Если быть точным — о спине Эммы. О родимом пятне, которое он там увидел. Вероятно, Тим сказал бы: порой самые длинные тени отбрасывают самые крупные ошибки, болван.