Коглин

Лихэйн Деннис

— Две.

— Две недели. Ты худеешь, у тебя мешки под глазами, черт, да у тебя волосы поредели. И чего ради все это? Чтобы сделать чертовски богатого негодяя еще богаче и спасти одну из его прислужниц от смерти, которую она, кстати, заслужила.

— Ты действительно думаешь, что это была игра?

Дион присел на край письменного стола и поболтал бренди в бокале.

— А что еще это может быть? Никто, — он наклонился и чокнулся бокалом о коленку Джо, — слышишь, ни один человек на свете не желает тебе смерти. Так чего ради затевать все это? Чтобы вынудить тебя гоняться

за собственным хвостом и чтобы они получили то, чего хотели.

Джо поудобнее устроился в кресле. Поставил свой бокал на приставной столик, вынул сигареты, закурил. Он ощущал дуновение ночи на лице, слышал, как какое-то мускулистое и проворное существо — белка или крыса, решил он, — носится между деревьями.

— Значит, так: если в четверг, в одну минуту первого ночи я буду жив, то съем любую гадость, которую ты мне предложишь. И даже с удовольствием. Однако до того момента шаги за спиной будут мерещиться мне, куда бы я ни пошел.

— Это понятно. — Дион подлил бренди в бокалы. — Но, может быть, отвлечешься завтра от своих мыслей?

— И каким же образом?

— Монтус Дикс. — Дион чокнулся с Джо.

— А что с ним?

— Он ходячий покойник, и тебе это известно. — Дион открыл коробку с сигарами, стоявшую на столе. — Ему пора уйти. Я выгляжу слабым, пока он отсиживается в норе, когда двое моих парней уже похоронены.

— Но, как ты сам сказал, он отсиживается в норе. Я не смогу до него добраться.

Дион раскурил сигару, затягиваясь, пока она не затлела.

— Тебя в Браун-тауне уважают точно так же, как и в остальных частях города. Ты сможешь войти через парадную дверь. Я тебя знаю. Ты туда войдешь, скажешь, что пора ему выбираться на свежий воздух, и все пройдет быстро. Он даже понять ничего не успеет.

— А если он откажется?

— Тогда, черт возьми, мне придется прийти за ним самому. Я не могу больше ждать. Совсем потеряю лицо. Если он не выйдет, я окружу, на хрен, его дом, как фрицы — Ленинград. У него там дети, жены? Это уже не моя проблема. Я раскатаю его паршивый дом под парковку.

Джо некоторое время молчал. Он потягивал бренди и слушал, как шуршат листья, как бормочет вода в фонтане в углу двора.

— Я переговорю с ним, — сказал он. — Постараюсь.

В Жирный вторник, когда к тиканью часов у него в голове добавилось эхо ударов собственного сердца, Джо взялся за телефон и в итоге, переговорив с несколькими людьми Монтуса, условился о встрече на следующее утро.

В эту ночь он снова почти не спал. Он провалился в дремоту на пятнадцать минут, а в следующий миг понял, что снова таращится в потолок широко раскрытыми глазами. Он ждал, что появится светловолосый мальчик, но тот так и не появился. Джо вспомнил, что визиты призрака совершенно бессистемны — иногда между ними проходила неделя, иногда он являлся по нескольку раз на дню, — и это нервировало его не меньше, чем сами визиты. Никак не угадаешь, когда он надумает появиться. И если он пытается передать Джо какое-то сообщение из загробного мира, будь проклят Джо, если он хоть что-то понимает.

Он зашел в комнату, где спал Томас. Присел на кровать, глядя, как грудь его сына —

такая маленькая и хрупкая — вздымается и опадает. Он пригладил ему влажной ладонью торчащий вихор, уткнулся носом в шею сына и вдохнул. Томас даже не пошевелился, и Джо подавил желание разбудить его и спросить, хороший ли он отец. Он лег на кровать лицом к лицу сына и на мгновенье провалился в дремоту, ему даже привиделся сон, в котором по забору носился кролик, хотя Джо никак не мог рассмотреть, от кого он спасается. Потом кролик пропал, и вот Джо уже снова смотрит на спящего сына широко раскрытыми глазами.

На следующее утро они с Томасом поехали в церковь Святого Сердца и стояли в очереди из восьмисот остальных прихожан. Отец Раттл макал большой палец в чашу для причастия, наполненную мокрой золой, и рисовал им на лбу кресты.

За церковью собралось меньше народа, чем бывало по воскресеньям, и все казались несколько взбудораженными. У отца Раттла были толстые пальцы, и кресты у всех на лбах получились толстые и сочились на жаре черной жижей.

Вернувшись к Диону, Джо умылся, зашел в кухню. Дион с Томасом сидели за столом и ели кукурузные хлопья.

Джо присел на корточки рядом с сыном:

— Я отлучусь на пару часов.

Томас холодно поглядел на него — взгляд Грасиэлы.

— На пару? Или на пять?

Джо ощутил, что его улыбка становится виноватой.

— Веди себя хорошо с Дионом.

Томас кивнул, изображая серьезность.

— И не налегай на сахар. Впереди еще кондитерская.

— Кондитерская? — невинно захлопал глазами Дион. — Какая кондитерская?

— Томас? — Джо посмотрел сыну в глаза.

— Я не буду налегать на сладкое, — кивнул Томас.

Джо хлопнул его по плечу:

— Скоро вернусь.

Дион заговорил с набитым хлопьями ртом:

— Откуда ты знаешь, что я собирался везти его в кондитерскую?

— Сегодня среда, — сказал Джо. — Разве не сегодня пекут твой любимый кекс?

— Это не кекс, ты, невежда. Это torta al cappuccino. — Он отложил ложку и поднял палец, чтобы подчеркнуть важность своих слов. — Пористый бисквит, пропитанный капучино, прослоенный рикоттой и покрытый взбитыми сливками. И его, между прочим, пекут не каждую среду, из-за этой проклятой войны. Они делают его только раз в месяц. И как раз сегодня.

— Ясно, главное, не закармливай им мальчика. У него ирландский желудок.

— Я думал, что я кубинец.

— Ты дворняжка-полукровка, — заверил его Джо.

— Для начала я привью дворняжке вкус к сфольятелле [156] , а там посмотрим. — Дион указал на Томаса ложкой. — Сыграем в баскетбол, чтобы нагулять аппетит?

— Здорово! — просиял Томас.

Джо поцеловал сына в лоб на прощанье и вышел.

Глава восемнадцатая

Люди уходят

156

Пирожные, похожие по форме на ракушку, с начинкой из сладкой рикотты.