Кого я смею любить. Ради сына
Шрифт:
приемный, все равно мне по праву принадлежат все прекрасные эпитеты, которые присваиваются имени отца.
Мосье Астен поднимается и глухо говорит:
— Да, это действительно ничего не меняет.
Мне даже кажется, Бог мой, мне даже кажется, что у него глаза полны слез, и что Лора, Лора, его
кастелянша, его экономка, его кухарка, его сиделка, положила свою руку на его руку и смотрит на него, как и
прежде, с угнетающим его чрезмерным восхищением. Она добра ко мне.
незаметного дружеского участия, которое ничего не в силах убить в ней, и, вероятно, потому-то она так и
убивает меня. Но она заблуждается относительно нелепых слез, висящих на ресницах этого уже поседевшего
человека. Она заблуждается. Испытания остались позади. Это действительно ничего не меняет, и даже лучше,
что он не мой сын, что он найденыш, что он просто кукушонок и что в то же время он так мне дорог. Редкое
преимущество. Сын получает фамилию отца, и все-таки ни один отец не может сравниться с матерью, которая
выносила ребенка под сердцем и отдала ему столько забот и бессонных ночей. Ведь у отцов нет той
органической связи с детьми, какая есть у матерей; а сколько на свете отцов, которым дети обязаны только
своим зачатием, причем нередко чисто случайным. Мне же суждено было стать твоим отцом, мой мальчик, мне
было суждено стать тем человеком, который в течение долгих лет выносил в своем чреве любовь к тебе и,
извратив природу, должен был разрешиться тобой от бремени.
Нет, в твоих жилах не течет моя кровь. Но имеет ли это значение, если моя кровь так плохо согревает
Луизу и Мишеля? Моя кровь не течет в твоих жилах, но нас связывает нечто большее: нас связывает любовь. Ни
одно существо на земле не принесло мне столько страданий и не дало мне столько радостей. Нет у меня никого
ближе тебя. А главное — ты сам признал во мне отца. Да, получение отцовства совсем не то, что принято
думать: исключение из правил, утвержденное законом. Нет, мы все подвергаемся этому испытанию, и нашими
судьями являются дети: только тот, в ком сын признал своего отца, имеет право так называться. И если отец
признан, какая разница, кто дал жизнь его сыну? Подобно тому как я признал Бруно своим сыном, этот мальчик
узаконил мое отцовство, этот мальчик, у которого так много общего со мной, который, как и я, живет сердцем, у
которого нет ни честолюбивых планов, ни сил, ни больших возможностей, ни особых успехов, могущих
1 Отец тот, на кого указывает брачный союз (лат.).
польстить моему отцовскому самолюбию, но который как-то сказал: “Своего отца я бы никогда ни на кого не
променял…”
Каблучки
наконец на часы, где за дверцей притаилась кукушка, и с облегчением вздыхаю. Что значит случайный дар
плоти в сравнении с навеки отданным сердцем? Через пятьдесят лет, когда и костей моих не останется, кому
придет в голову устанавливать мою группу крови, мои хромосомы, мое истинное потомство? Ты больше не
кукуешь, кукушка, а жаль. Живая или деревянная, на этих часах или в лесу, пой, кукушка, пой для тех, кто не
придает значения формальностям, смейся над родословной людей, которые все, в том или ином колене,
произошли от какого-нибудь побочного ребенка, усыновленного отцом. Пой, кукушка, теперь тебе нечего
смеяться надо мной.
— Ну вот, такой вы мне больше нравитесь, — говорит Лора.
Она еще никогда не говорила так много, как в этот вечер, и сама этим смущена. Она снимает накипь с
бульона, который варится в кастрюле на медленном огне, зачерпывает бульон разливательной ложкой и
переливает его в эмалированную миску. Хотя ваш патетический тон делает вам куда больше чести, чем ваша
ирония, взгляните на нее и возьмите за образец ее простоту.
— Все готово, — объясняет Лора. — Я вам больше не нужна? Тогда я пойду к маме.
Она уходит с улыбкой, которая слишком напоминает бальзам. Она уходит, и в пустой кухне, пропитанной
запахом лука, я впервые замечаю ее отсутствие.
Калитка стукнула дважды. Бруно встретился со своей теткой. Нет еще и половины девятого, но все равно,
теперь это не имеет значения… Я не должен забывать, что Одилия вызывает у меня такие же чувства, какие
когда-то вызывала Мари у Бруно. Но Бруно восемнадцать лет, он не вдовец, обремененный тремя детьми, и у
него нет Лоры. Он поступает, как все сыновья, он берет, я же поступаю отнюдь не так, как отец, которому
полагается давать. Я только изображаю благородное волнение. В действительности же меня беспокоит другая
мысль: что же будет со мной? Я пытаюсь взять на себя роль судьи его счастья, но лишь для того, чтобы спасти
свое собственное; а поскольку я оказался плохим судьей в своих делах, то могу и ему все испортить. Я сам
вручаю Бруно ключ, чтобы ему легче было замкнуться в своей сдержанности и молчаливости, а стоит лишь раз
замкнуться в себе, и к этому привыкаешь, я слишком хорошо знаю это, у меня есть опыт. Бруно слушается
своего сердца, которое, быть может, не слишком благоразумно — но следует ли это назвать недостатком, да и