Когти Каганата
Шрифт:
– Это махаут, погонщик слонов, – ответил водитель на безмолвный вопрос пассажира, а потом добавил весело. – Мой брат тоже махаут. Хорошая работа. На мою похожа. Слон – царь зверей, а мой «бэдфорд[55]» – царь машин.
До этого момента водитель молчал и, по всему выходило, ему это надоело. Впрочем, Толстому тоже давно опостылели однообразные пейзажи за окном.
– Саиб едет к нашему саибу, – глубокомысленно заметил водитель-индус. – Наш саиб делает чайную траву. Саиб тоже делает?
– Ты
Водитель не отреагировал на топорную лесть, видно, допытывался он не просто так, а по какой-то определенной причине.
– А саиб – англичанин? Наш саиб – англичанин.
– Я не англичанин, – сказал Толстой, поежившись, и закрывая дверное окошко. – Я гражданин США.
Водитель странно покосился на пассажира.
– Точно не англичанин?
Толстой удивился.
– Говорю же, я – американец. А почему ты спрашиваешь?
Тот неумело пожал широкими плечами, которые к подобным жестам были явно не приучены.
– Не любишь их? – Видя, что реакции не дождаться, Толстой попробовал зайти с другой стороны. – В Тибете терпеть не могут британцев. Хотя, если подумать – за что их любить? Пришли в чужую страну…
– Хозяин хороший, – сказал водитель. – Дает мне работу. И брату моему. Сейчас работа кончилась. Но не успеем проесть хозяйские рупии, опять позовёт. Всегда зовёт. Хозяин хороший.
Водитель облапил руль и заложит резкий поворот.
– А остальные англичане – эээ… купмазалеорапути[56], – произнеся последнее слово, он надулся, словно переспелый банан. – Да простит почтенный фаранги[57] мне дурное слово. Но вы ведь верно сказали, вы – не англичанин?
Толстой повторил заверения и спросил, за что не любят здесь подданных Британской Империи.
– А в стране, откуда вы, разве любят англичан? – проявил ответный интерес водитель.
Подполковник помедлил с ответом – чтобы сказать, за что одна нация любит или не любит другую, нужно разбираться в истории. Она же среди увлечений Ильи Андреевича не значилась.
– Не особенно, – вынужденно признал Толстой, но как объяснить – почему? Однако он попытался, но что такое «сноб» – водитель не знал, а из словосочетания «чванливая свинья» понял лишь второе слово.
Скоро индус печально вздохнул и сказал:
– Я думал узнать, почему англичане делают хорошие и плохие вещи, и не видят между ними разницы?
«Кто ж знает?» – мысленно удивился Толстой, но вслух ничего не сказал.
Через час после того, как пришлось зажечь фары, впереди показалась сетчатая изгородь – дорога упиралась в металлические ворота. Водитель начал неистово крутить ручку на двери, опуская стекло, и заорал во все горло:
– Ай, сын зловонного шакала! Открывай ворота, не то твоя жена, наконец, станет вдовой и таки переселится
Индус-привратник повис на створке, и физия его расплылась в дурацкой улыбке.
– Бабу-у-у Перша-а-ад, – сказал сторож протяжно и далее заговорил на той дикой смеси английского и хинди, на которой общаются между собой колонисты и местные жители. – Здравствуйте, бабу Першад! Как поживаете, бабу Першад? Говорят, хозяин отослал вас назад, в Ганток, а вы тут. Как так, бабу Першад? Забыли что?
– Открывай, Чихан, собака! – осерчал водитель. – Клянусь Сияньем Небес, да не осквернит божба слух почтенного фаранги, но этот человек выводит меня из себя!
Несколько мгновений он молча выпускал пар, а затем произнёс нараспев, подражая речи не желавшего впускать их привратника:
– О достойнейший из ночных сторожей, о властелин ворот и покровитель забора, не снизойдете ли вы до просьбы путников, и не откроете ли проезд?
Со скрежетом и металлическим стоном створка поддалась и отъехала в сторону. Сторож не переставал препираться.
– А откуда я знаю, может, бабу Першад привел разбойников? Может, хозяин ему мало заплатил и теперь бабу Першад решил силой забрать свои деньги?
Выворачивая передние колеса и виляя рылом, грузовик начал протискиваться в ворота, а из водительского окошка продолжали нестись крики:
– Кто бы говорил, лошадиная морда? Будто я не знаю, что ты воруешь хозяйские сетку и гвозди для своего брата махаджана из Сивоки!
– Отсохни твой нечестивый язык, бабу Пердаш! Всё – враньё! Так кого ты везешь, хитрый бабу? Знатного фаранги везешь?
– Этот фаранги – достойный пандит, добродетельный страж!
– Бандит?! – воскликнул сторож радостно.
– Пандит[58]! О тугоухий охранник, да Сияют Небеса до скончания времен, не видел я человека глупее!
Грузовик покатил по пустырю, оставив ворота и сторожа далеко позади. Сумерки размывали окружающие силуэты, как набегающая волна размывает рисунки на песке. Черный горизонт сливался с черным небом, и чудилось, будто автомобиль попал внутрь катящейся эбонитовой сферы.
– Прощайте, саиб! – сказал водитель, когда грузовик остановился перед выросшей как из-под земли усадьбой.
– Прощай, – ответил Толстой и решил проявить участие. – Тебя сторож-то назад выпустит?
– Чихан? Конечно, выпустит! А-а-а, саиб думает, что Чихан мне – враг. Саиб ошибается: Чихан – мой хороший друг, мой лучший друг. Он меня и впустит, и выпустит.
Кивнув, Толстой вытащил из-за сиденья чемодан и отворил дверь.
В темноте усадьба казалась частью джунглей, обступивших прогалину. Но американец догадывался, что при свете дня рядом обнаружится разве что крохотная рощица. Не любят европейцы оставлять подле своего жилища кусочки дикой природы.