Когти тигра(изд.1972)
Шрифт:
— Комбриг небось не цитатой тебя встретил?
— Держи карман! Замечанием, а не цитатой. Еще я и представиться не успел, а он уже мне замечание вкатил.
— Ая-яй!..
— Да. Я же тебе рассказывал. Ехал сюда, на Дунай, надеялся на бронекатера попасть. А меня — на тральщики. И в Оряхове, смотрю, что-то допотопное вырисовывается на рейде, вроде бы пакетбот или как там их в романах Жюля Верна называют? Пока на ялике до него добирался, несколько раз глаза кулаками протирал. Нет, правильно: по обоим бортам — колеса! Ну, ясно, взгрустнулось. Поднялся
«Послушайте, куда я попал? Это же бандура, которая сама себе аплодирует!»
Очень точно, по-моему, сравнил. Когда плицы колес ударяют о воду, не кажется разве тебе, что кто-то хлопает в ладоши над ухом?
— Скорей уж прачка лупит вальком по белью.
— Тебя, спасибо, не было там, не подсказал насчет прачки. И за «аплодирует» попало. Случился в то время у трапа сам комбриг.
— О!
— Да. Слышу неторопливый голос: «Вахтенный командир! Научите вновь прибывшего молодого офицера уважать военный корабль, на котором он будет служить. Поясните, что ему, может быть, придется умереть на этом корабле».
— А что? Это он правильно сказал.
— Пусть правильно, согласен. Но нельзя же так, Петрович! С ходу — тюк по лбу!
— Он тебя по лбу, а я бы еще и по загривку добавил. Плицы, видите ли, ему не понравились, пакетботы! А ты где был, когда мы эти трофейные пакетботы собирали? На готовенькое пришел и через нижнюю губу дуешь?
— Ну теперь ты стал мне мораль читать!
— Болтаешь зря потому что…
— Нет, все-таки он сразу меня невзлюбил, Петрович. Ну и… Слышал ты когда-нибудь, чтобы наш комбриг голос повысил? Не на меня. Вообще. А, то-то и оно! Одними своими покашливаниями и помалкиваниями всю душу из тебя вынет.
— Строгий он, это ты верно. И требовательный. А как же иначе? Легко, думаешь, такого, как ты, салагу обтесать, втолковать тебе, что война — это прежде всего труд!
— Согласен, труд. Но где у нас атаки? Где разведка боем? Где, наконец, сам бой, ответь. Я же штурман, черт меня подери! — За борт, описывая длинную дугу, летит окурок. — Зачем я здесь? Что делать штурману на Дунае, где всем, как известно, заправляют лоцманы и водят суда по своим домашним ориентирам — по какой-нибудь корове, которая в полдень всегда пасется на мысу?
— Корову еще к чему-то приплел…
НЕУДАЧНАЯ ДАТА РОЖДЕНИЯ
Уже совсем рассвело. Видны унылые поля, посеребренные инеем. Он на вантах, и на палубе, и на прибрежном камыше, который плашмя полег от ветра. Холодный воздух тоже напоминает о приближающемся ледоставе. Вскоре Дунай побелеет, затвердеет. И движение кораблей прекратится до весны.
А наверху наступают. Стремительно продвигаясь вместе с войсками, Краснознаменная, ордена Нахимова Дунайская флотилия одним плечом своим подпирает 2-й Украинский фронт, другим — 3-й Украинский. Бронекатера, пользуясь малой осадкой и быстротой хода, промчались над минами
А где же место минеров?
Увы, проходя с заведенными тралами один отрезок реки по нескольку раз, тральщики продвигаются вперед не так быстро, как хотелось бы нетерпеливому, порывистому Кичкину.
Он сердито закуривает новую папиросу.
— Ну не обидно ли, скажи! Гудков, одного со мной выпуска, к Державину получил назначение! Опять кому плохо? Мне. К Державину, это надо понимать! На бронекатера! Он в освобождении Белграда участие принимал! А я что? За полторы сотни километров от фронта телепаюсь взад-назад с тралом за кормой. Одно только и слышишь: «По местам стоять! Вправо-влево не ходить!» Фу!..
Пауза. Кичкин — мечтательно:
— А биография-то у Державина! Мне Гудков рассказывал. Был пограничником на Дальнем Востоке, водолазом, боцманом. На подготовительных курсах его вызвали к доске, велели «а» в квадрате написать. Он взял да и вывел букву «а», потом обвел ее квадратом. Но все преодолел, закончил училище одним из первых. А теперь гляди: командир бригады бронекатеров, Герой Советского Союза, признанный мастер десантов! Мне нравится, когда у человека такая биография. Чтобы взлеты были и падения — тогда интересно.
— Опять заносит тебя! Какие же взлеты и падения могут быть у минера? Первое его падение обычно и последнее.
— Насчет падений я фигурально. Но у нашего комбрига, я уверен, какая-нибудь совершенно гладенькая, успокоительно-прямолинейная биография. Все, понимаешь, приплюсовывалось одно к одному, как в старое время капиталец округлялся — по копеечке.
— А у тебя не прямолинейная?
— Что ты, Петрович! У меня прямо-таки роковая биография.
— Да ну?
— Верно говорю. У некоторых, знаешь, происхождение, всю жизнь борются со своей анкетой. У других фамилия плохая — например, Заяц. Хотя был, кажется, такой командир крейсера — Заяц. А у меня, представь, дата неудачная.
— Какая дата?
— Рождения. Не вовремя родился. Вот пишут в романах: герой проклял день своего рождения. А я лично не день — год. Мне бы на три-четыре года раньше родиться — тогда бы хорошо.
— Почему?
— Тогда бы я к началу войны окончил училище, оборонял Ленинград или Севастополь или служил на Севере. Нет, вот кому, я считаю, повезло: комбригу нашему! Ты прикинь, Петрович: тридцати лет не было — младший флагманский минер флота! Едва за тридцать перевалило — командир бригады траления! Ну не завидно ли, скажи!
Скорбный вздох.
— Я и то до смерти рад, что хоть к концу войны подоспел. Все же легче. А то кто-нибудь спросил бы: что вы делали во время Великой Отечественной войны? Учились на военного моряка? Только и всего? Выходит, избрали военную профессию и были только свидетелем, современником войны? Нехорошо! Некрасиво, товарищ Кичкин!
Вдруг Петрович протяжно, с хрустом зевает:
— Ну, Гена, отвел душу? А теперь слушай команду: по койка-ам! Я свою вахту уже отстоял. А тебе с восьми на вахту.