Когти тигра
Шрифт:
Стали видны лица собеседников. Один из них курит почти без перерыва, нервничает. Он еще очень молод, недавний курсант. Товарищ его постарше, но ненамного. Он, наоборот, рассудителен, спокоен. Впрочем, сказывается, наверное, и усталость после вахты. На бригаде траления до прибытия лейтенанта Кичкина он был по возрасту младше всех остальных офицеров. Поэтому в кают-компании к нему обращаются по отчеству — Петрович, шутливо и любовно подчеркивая тем крайнюю его молодость.
— Нет, возьми, к примеру, Кирилла Георгиевича! — продолжает Кичкин. — Это романтик! А ведь будет даже постарше
Пауза. Шорох волны за бортом.
— Этот сразу, с первого своего слова, понравился мне. И знаешь чем? Ты удивишься. Цитатой. Неужели я не рассказывал тебе? Ну как же! Где я бригаду нашу нагнал?.. Ну да, в Оряхове. Нагнал я, значит, ее и отправился представляться по начальству. Вестовой указал каюту начальника походного штаба. Стучусь. «Разрешите войти?» — «Попробуйте!» Попробовал, вошел. И удивился. Каюта, оказывается, такая тесная, а сам начальник штаба такой длинный, что работает в полусогнутом положении. На столике пишущая машинка, и он, скорчившись в три погибели, выстукивает на ней одним пальцем. Ты-то видел это много раз. Но на свежего человека… При моем появлении он сразу же встал. И тут вдруг выяснилось, что начальник штаба умеет не только складываться, но и раскладываться, как складной метр.
— Да ну тебя!
— Я, конечно, ему по всей форме: «Разрешите представиться! Лейтенант Кичкин, закончил штурманский факультет высшего военно-морского, прибыл в ваше…» И так далее. А он жмется и покашливает, и шинель на нем внакидку. Я вежливо замечаю, что не мешало бы, мол, пирамидончику или аспиринчику на ночь, доктора рекомендуют. А он: «Ваши доктора — сухопутные крысы! Я бывал в странах, где жарко, как в кипящей смоле, где люди так и падали от желтой лихорадки, а землетрясения качали сушу, как морскую волну. И я жил только ромом, да! Ром был для меня и мясом, и водой, и женой, и другом. И если я сейчас не выпью рому, то буду как бедный старый корабль, выкинутый на берег штормом. Есть у вас ром, лейтенант?»
«Нету», — пробормотал я, как болван.
«Ага! Я так почему-то и думал, представьте».
И смотрит на меня, этак добродушно помаргивая. Лицо, вижу, хоть и худое, но темное от загара, очень мужественное.
«Позвольте, — говорю я. (Тут меня вроде бы осенило.) — Это же не ваше — о роме! Это Стивенсон, „Остров сокровищ“. Я вспомнил!»
«И должны были вспомнить. Читали, вероятно, совсем недавно».
— Поддел тебя насчет молодости?
— При чем тут поддел? Наоборот. Я ему представился, а он — мне. Дескать, романтики мы оба… С таким за честь примешь служить!
— Комбриг небось не цитатой тебя встретил?
— Держи карман! Замечанием, а не цитатой. Еще я и представиться не успел, а он уже мне замечание вкатил.
— Ая-яй!..
— Да. Я же тебе рассказывал. Ехал сюда, на Дунай, надеялся на бронекатера попасть. А меня — на тральщики. И в Оряхове, смотрю, что-то допотопное вырисовывается на рейде, вроде бы пакетбот или как там их в романах Жюля Верна называют? Пока на ялике до него добирался, несколько раз глаза кулаками протирал. Нет, правильно: по обоим бортам — колеса! Ну, ясно, взгрустнулось. Поднялся со своим чемоданчиком по трапу, возьми да и брякни вслух:
«Послушайте,
Очень точно, по-моему, сравнил. Когда плицы колес ударяют о воду, не кажется разве тебе, что кто-то хлопает в ладоши над ухом?
— Скорей уж прачка лупит вальком по белью.
— Тебя, спасибо, не было там, не подсказал насчет прачки. И за «аплодирует» попало. Случился в то время у трапа сам комбриг.
— О!
— Да. Слышу неторопливый голос: «Вахтенный командир! Научите вновь прибывшего молодого офицера уважать военный корабль, на котором он будет служить. Поясните, что ему, может быть, придется умереть на этом корабле».
— А что? Это он правильно сказал.
— Пусть правильно, согласен. Но нельзя же так, Петрович! С ходу — тюк по лбу!
— Он тебя по лбу, а я бы еще и по загривку добавил. Плицы, видите ли, ему не понравились, пакетботы! А ты где был, когда мы эти трофейные пакетботы собирали? На готовенькое пришел и через нижнюю губу дуешь?
— Ну теперь ты стал мне мораль читать!
— Болтаешь зря потому что…
— Нет, все-таки он сразу меня невзлюбил, Петрович. Ну и… Слышал ты когда-нибудь, чтобы наш комбриг голос повысил? Не на меня. Вообще. А, то-то и оно! Одними своими покашливаниями и помалкиваниями всю душу из тебя вынет.
— Строгий он, это ты верно. И требовательный. А как же иначе? Легко, думаешь, такого, как ты, салагу обтесать, втолковать тебе, что война — это прежде всего труд!
— Согласен, труд. Но где у нас атаки? Где разведка боем? Где, наконец, сам бой, ответь. Я же штурман, черт меня подери! — За борт, описывая длинную дугу, летит окурок. — Зачем я здесь? Что делать штурману на Дунае, где всем, как известно, заправляют лоцманы и водят суда по своим домашним ориентирам — по какой-нибудь корове, которая в полдень всегда пасется на мысу?
— Корову еще к чему-то приплел…
Уже совсем рассвело. Видны унылые поля, посеребренные инеем. Он на вантах, и на палубе, и на прибрежном камыше, который плашмя полег от ветра. Холодный воздух тоже напоминает о приближающемся ледоставе. Вскоре Дунай побелеет, затвердеет. И движение кораблей прекратится до весны.
А наверху наступают. Стремительно продвигаясь вместе с войсками, Краснознаменная, ордена Нахимова Дунайская флотилия одним плечом своим подпирает 2-й Украинский фронт, другим — 3-й Украинский. Бронекатера, пользуясь малой осадкой и быстротой хода, промчались над минами и воюют далеко впереди.
А где же место минеров?
Увы, проходя с заведенными тралами один отрезок реки по нескольку раз, тральщики продвигаются вперед не так быстро, как хотелось бы нетерпеливому, порывистому Кичкину.
Он сердито закуривает новую папиросу.
— Ну не обидно ли, скажи! Гудков, одного со мной выпуска, к Державину получил назначение! Опять кому плохо? Мне. К Державину, это надо понимать! На бронекатера! Он в освобождении Белграда участие принимал! А я что? За полторы сотни километров от фронта телепаюсь взад-назад с тралом за кормой. Одно только и слышишь: «По местам стоять! Вправо-влево не ходить!» Фу!..