Коко Шанель
Шрифт:
Однако месяцы, последовавшие за прибытием молодой четы в Канаду, обернулись для Антуанетты долгой цепью разочарований. Прежде всего от нее под надуманным предлогом ушла горничная. С другой стороны, недоразумения стали множиться из-за того, что новобрачная не говорила по-английски, а семья ее благоверного ни слова не знала по-французски. А главное, она курит как паровоз, особенно на публике! Дурной пример заразителен, и ее юные золовки задымили по-черному. В глазах свекра и свекрови она предстала одною из тех француженок, которые понятия не имеют о морали и не упускают случая посеять смуту в самых добродетельных семьях. Наконец, семья Флемминг захотела, чтобы Оскар закончил курс учебы на юридическом факультете в Торонто, в трехстах километрах от Виндзора; но они были против того, чтобы супруга поехала с ним – мол, это отвлечет его от занятий. Оставшись одна в Виндзоре, Антуанетта умирала с тоски. А главное, она очень быстро обнаружила, что у Оскара и его семьи никогда не было средств – они попросту кое-как перебивались. Разумеется, она известила о ситуации Коко. Та, чтобы занять сестру делом,
Итак, в 1913 году не стало Джулии, в 1920-м покинула этот мир Антуанетта – из трех сестер на этом свете осталась одна Коко.
Ну а как сложилась в ту пору судьба других членов семьи? Отец Коко ни в малейшей степени не напоминал того мифического персонажа, владельца огромных виноградников, которого себе в утешение придумала юная воспитанница Обазина. Оставив гостиницу в Бриве, он снова взялся за свое ремесло ярмарочного торговца. Карман отпетого бродяги – что с него возьмешь! – как всегда, был дырявый. В 1909 году его второй сын Люсьен, которому тогда было двадцать лет и который все же простил непутевого папашу, нашел его на рынке в Кимпере, где тот торговал рабочей одеждой. Он жил с некоей дамой, такой же беспробудной забулдыгой, которая, едва Альберт отвернулся, принялась строить глазки Люсьену… Ошарашенный таким поворотом событий, молодой человек, которого отец пригласил поработать вместе с ним, тут же дал деру. Он кинулся в Варенн-сюр-Алье, где доживал свой век со своей супругой его дедушка Анри-Адриен, которому было без малого восемьдесят лет. Недалеко от них жила тетушка Джулия и железнодорожник Костье; время от времени из Виши приезжала Адриенн повидать всех четверых; но ее экстраординарная элегантность приводила в замешательство обывателей городка, распускавших по ее адресу нескончаемые сплетни. В Варение Люсьену задавали множество вопросов об отце; сначала он рассказал все, что видел собственными глазами, затем – то, что услышал о нем от сожительницы (она была слишком пьяна, чтобы врать!). Он узнал, что Альберт какое-то время скрывался, разыскиваемый жандармерией, а за что – она сама не имела понятия… То ли за обман покупателей, то ли за сокрытие и продажу краденого… После рассказа Люсьена Альберт был окончательно заклеймен как позор семьи. Все члены семьи единодушно решили, что для них он более не существует, и даже имя его исчезло из разговоров.
Ну а Люсьен поначалу пошел по стопам отца, занявшись ярмарочной торговлей. Женился, но вскоре, в 1915 году, был мобилизован в армию и попал в 92-й пехотный полк, расквартированный в гарнизоне в Клермон-Ферране. Он не упускал случая нанести визит своей сестре Габриель, где его всегда ждал хороший прием.
Но, как это ни любопытно, она не высылала ему, как своему другому брату Альфонсу, ежемесячного пособия в 3000 золотых франков (что в те времена равнялось жалованью префекта!). Вероятно, такую щедрость можно объяснить – хотя она особенно и не сознавала это – тем, что этот человек возбуждал в ее сознании мысли об отце, воспоминания о котором никогда не оставляли ее. Не был ли он, любитель приложиться к бутылке, как и папаша, хронически в долгах и, как папаша, любитель ухлестывать за юбками? Отсюда и снисходительность, продолжавшаяся вплоть до 1939 года, когда она повесила замок на дверь своего модельного дома и, судя по всему, стала куда меньше интересоваться семьей.
Тем не менее Габриель любила детей Альфонса и даже обеспечила им получение среднего образования в Ниме и Алесе, о чем в ту эпоху люди со скромным достатком не могли и помышлять. При всем том в отношении Габриель к своей семье периоды привязанности чередовались с периодами отчуждения. Когда Альфонс приезжал на рю Камбон повидаться с нею, то не осмеливался опаздывать: ведь в этом случае сестрица могла запросто бросить ему: «Убирайся прочь!» Большую часть времени Габриель напрочь отказывалась от прямых контактов с супругами, подругами и детьми своих братьев; зато не стеснялась писать им и отвечать на их письма или же просила Адриенн оказать им ту или иную услугу. Естественно, посылала им одежду. Кстати, ей очень хотелось заставить
22 декабря 1919 года. Рюэль. Вилла «Миланез». Четыре часа утра. У ворот резко тормозит машина, да так, что щебенка летит из-под колес. Из машины выскакивает человек высокого роста, взбегает по лестнице и нервно трезвонит в дверь. Жозеф, бывший камердинер Миси, которого Габриель два года назад взяла к себе на службу, взволнован: что же могло приключиться в столь ранний час?! Высунувшись из окна второго этажа, он не может узнать посетителя… Тот называет себя: Леон де Лаборд. Он приехал сообщить о несчастье, случившемся с капитаном Кэпелом.
Жозеф открывает визитеру и проводит в гостиную.
– Быстрее, будите мадемуазель! – просит он.
– А нельзя ли подождать до завтра? – пробормотал Жозеф. Предвидя, какой шок вызовет у Габриель известие, он считал за лучшее промедлить…
Но Лаборд настаивал, и тому пришлось покориться.
Позже Лаборд расскажет о тягостной сцене, свидетелем которой ему довелось стать… Вот показалась Габриель, одетая в белую пижаму. «Силуэт подростка, юноши, закутанный в атлас». Она. обычно скрытная в своих эмоциях, на сей раз была не в силах скрыть страдания. У нее из уст не вырвалось ни слова, ни крика, из глаз не скатилось ни единой слезинки. Она буквально окаменела…
Неловко себя чувствуя, Лаборд пытался оттянуть сообщение о самом страшном.
– Не надо, мосье. Мадемуазель все поняла, – тихо прошептал Жозеф.
Так что же произошло? Бой ехал со своим шофером Мэнсфилдом в Канны, где его ждала жена, чтобы вместе отметить рождественские праздники. В ту пору путь из Парижа в Канны на автомобиле занимал 18–20 часов, и это не считая остановок в пути. Между Фрежюсом и Сен-Рафаэлем у автомобиля, по-видимому, лопнула шина, и он на всем ходу полетел в кювет. Шофер отделался легкими ранениями, но Артур, у которого был проломлен череп, скончался на месте.
Едва оправившись от потрясения, вызванного страшной вестью, Габриель потребовала, чтобы Лаборд безотлагательно вез ее туда. Забрезжил рассвет. Только переодеться в дорожный костюм – и в путь. Машину по очереди вели шофер Лаборда и сам Лаборд. В Канны прибыли в три часа утра. Их встретила сестра Боя Берта. Увы, тело уже положено в гроб, и, судя по всему, похороны состоятся во Фрежюсе. Нет, на похороны она не пойдет. Что такое похороны? Одно притворство…
Несмотря на усталость, она наотрез отказалась лечь спать. Пожелала только, чтобы ей подали кресло. Едва рассвело, она попросила отвезти ее одну на место катастрофы. Свидетелем был лишь шофер. Габриель обошла вокруг искореженного металла, еще недавно бывшего машиной. Потрогала рукой обожженное железо, от которого еще пахло паленой резиной. Наконец она села на обочину, повернула опущенное лицо к солнцу – и рыдала, рыдала часы напролет. Она потеряла единственного человека, кого ей было суждено полюбить…
6
БЕЗУМНЫЕ ГОДЫ
Продолжать жить в местах, озаренных присутствием Боя, слышать его голос, доносящийся сквозь время, ждать, что он вот-вот покажется из коридора на ступеньках крыльца, – все это было свыше ее сил. Габриель покидает виллу «Миланез» и покупает виллу «Бель Респиро» в Гарше, на углу улиц Эдуард-Детай и Альфонс-де-Невилль. Акт о покупке датирован концом марта 1920 года. Разумеется, туда же она перевела своего камердинера Жозефа, его супругу Марию, служившую у нее экономкой, и шофера Рауля. Прибавим к ним собак – Солнце, Луну и их пятерых щенков. Все собачье семейство вместе называлось Большой Медведицей, так как в этом созвездии семь звезд. Новое жилище Коко было обширнее, чем прежнее; обширней был и парк при нем. Более всего нравился ей открывающийся из ее виллы панорамный вид Парижа, подернутый золоченой дымкой. Ей казалось, что на холмах Гарша, вдали от парижской суеты, она сможет наконец восстановить силы, необходимые для той изматывающей жизни, которую она вела в столице. Да, кстати, о том говорил и двойной смысл итальянского названия виллы: место, где привольно дышится, и место, где можно перевести дух в горячке бурных дней. Именно этого она и желала. Позже, покинув «Бель Респиро», она назовет свою южную виллу «Ла Пауза» – все говорит о том, что проблема передышки в гуще взбалмошного существования волновала ее постоянно.
На следующий день после гибели Боя Коко заперлась у себя на вилле «Миланез», как в монастырской келье. Первое, что она сделала, – распорядилась вынести ковры, чтобы убрать в черное стены и потолки спальни. Черными должны были быть также занавески, простыни, покрывала… В этом отразился ее темперамент, доходящий до крайностей, а может быть, и воспоминания детства – она помнила, что овдовевшие крестьянки и вообще женщины из сельской местности, начиная с определенного возраста, облачались в сплошь черный траур. А разве она, в свои 37 лет, не постарела разом от жуткого удара, постигшего ее той зловещей ночью 20 декабря 1919 года? «Эта смерть, – позже скажет она, – явилась для меня тягчайшим ударом. Со смертью Кэпела я потеряла все». Вот откуда мысль затвориться, как в склепе… И слава богу, что вскоре ее неистощимая энергия и жажда жизни взяли свои права. Она задыхалась в своей гробнице. Она пожалела о том, что поддалась минутной слабости – она, которая всегда проповедовала добродетели силы воли. Габриель велела приготовить ей постель в другой комнате, в розовых тонах… Нет, конечно, она не собиралась вычеркивать из памяти человека, которого любила. Просто отныне она затаит от всех свою рану. И поклянется долее не ходить с душою нараспашку.