Кокон Кастанеды
Шрифт:
Катька выглядела великолепно в шляпе с голубиным пером, крепдешиновой блузке с кружевами и новых зеленых тренировочных с лампасами. Семен Семенович весь вечер любовался ее неземной красотой, никогда он Катьку такой привлекательной не видел. Если бы не фингал, который по горячности поставил ей бывший хахаль, то она вообще была бы неотразима. Даже туфли лаковые нацепила ради праздника. Правда, сразу потеряла одну и расстроилась, но впадать в уныние не стала, тост провозгласила умный. Что, дескать, пущай это будет единственной ее потерей в жизни. Но тут влезла одноглазая Зойка и все испохабила, сказала, что Катьке теперь нужно прынца на белом коне дожидаться, который туфлю найдет и ей на блюдечке принесет. Катька аж расцвела от подобной перспективы, весь вечер только об этом и трендела. И все ему, Семен
Отходняк накатывал волнами, бросало то в жар, то в холод, гудела голова, сердце сбивалось с ритма, кровь стучала в висках, и лютый страх мешал дышать. Страх умереть или поймать чертей. Лишь бы уснуть, лишь бы уснуть и дотянуть до утра. А завтра он бутылочки соберет, в город поедет, купит чекушку и душу отведет. Лишь бы уснуть, лишь бы дотянуть до утра!
В полузабытьи Семен Семеныч добрел до своей берлоги, начал неуклюже карабкаться в опочивальню. Добрался до верха – и тут из вороха тряпья высунулся рыжий лохматый чертенок и уставился на него темными глазами.
– Черт! Сгинь, сгинь, нечисть! – заорал Семен Семенович и свалился с березы на землю, на кучу прелых листьев. Лежа на спине и глядя с ужасом наверх, Семен Семенович принялся неистово креститься и голосить на весь лес: – Господи, прости меня за прегрешения мои тяжкие! Помоги! Убери чертей! Не дай, господи, умом повредиться. Помоги, господи!
– Ты звал меня, сын мой? – пробасил кто-то сверху.
– Хто это? – прошептал Семен Семеныч.
– Тот, кого ты звал, отрок! – сверху свесилась голова в черном монашеском одеянии.
– Вот ты како-о-ой! – выдохнул Семен Семеныч, свалился с кучи листьев, рухнул на колени и сложил ладони у груди.
– Да, я тако-о-ой! Зачем молил о помощи, сын мой?
– У меня там черт прячется! В кровати моей. Аккурат за вашей спиной, – залепетал Семен Семенович и ткнул трясущимся пальцем в лежанку.
– Это все оттого, сын мой, что
– Клянусь! – Семен Семеныч стукнулся головой об землю. – Завяжу! Клянусь! Ни капли больше в рот не возьму! На работу устроюсь! Домой в деревню уеду и Катьку с собой возьму. Матери помогать буду. Только не лишай рассудка и чертей убери!
– Хорошо, уговорил ты меня, отрок. Верю я тебе, чувствую, настроен ты решительно и правду глаголешь. Чертенка с собой заберу. Но смотри, если обманешь, гореть тебе синим пламенем. Понял?
– Понял! Слушаюсь и повинуюсь! – дал под козырек Семен Семенович. – Благослови, господи!
– Благословляю, сын мой! А теперь глаза закрой и не открывай, пока не прочтешь молитву «Отче наш» девяносто девять раз. И смотри, о нашей встрече никому не рассказывай. Иначе рассудка лишу за болтовню.
– Спасибо, господи! Спасибо! – заорал Семен Семенович, зажмурился и долго читал молитву: никак поначалу слова вспомнить не получалось. Когда он открыл глаза, над лесом занимался рассвет и пели птицы. По-прежнему хотелось опохмелиться, но Семен Семеныч нарушить клятву, данную господу, никак не мог. К тому же с благословением божьим страхи и паника ушли. Праведная жизнь глубоко очищает даже в самых труднодоступных местах… Где-то он уже слышал этого философа, но тоже запамятовал, как его звать. Мудрая мысль, однако, решил Семен Семенович, залез на свою лежанку и уснул сном безмятежным, с умиротворенной улыбкой на лице.
Всю обратную дорогу Настена нервно хихикала, вспоминая недавние событие, но Николай ее радости не разделял. Никак не ожидал он, проснувшись, увидеть рядом с собой ее чумазую физиономию и до сих пор жалел, что не дал ей по бестолковому лбу. Не успел – пожаловал хозяин шалаша. Стал забираться наверх, Николай притаился, а любопытная Настена, напротив, высунула свою лохматую рыжую головенку из тряпья. Слава богу, пронесло. Неизвестно, чем все могло обернуться. Кто знает, чего ждать от бомжей-алкашей? Алкаш, он и в Африке алкаш. Это ж надо, девчонку за бесенка принять. Хотя бесенок она и есть.
– Ох, здорово у вас получилось дядьку-забулдыгу напужать. Я бы тоже испужалася, если бы мне такое привиделось. А вы меня научите, как дядя, говорить – басом? Я прямо обмерла вся, когда услыхала. А ничего, что вы того дядю обманули? Монашкам разве дозволено неправду говорить? Боженька не накажет?
– Боженька тебя накажет за дурость! Зачем за мной увязалась? Кто тебе разрешал за мной идти? – ругался Николай. – Из-за тебя мне теперь придется в деревню возвращаться. Мы верно к деревне идем, Настя?
– Ага, верно, чуток пройти осталося, – успокоила его девочка.
«Чуток» растянулся минут на сорок. Село солнце, лес утонул в полумраке. Идти стало тяжело: ветки больно хлестали по лицу, путались в ногах, царапали руки. Но Настя ориентировалась в темноте как кошка и уверенно вела его за собой.
– Долго еще? – не сдержался Николай, столкнувшись лбом с очередной березой.
– А вон просека, – указала на просвет Настя. – Тамочки и выйдем.
По просеке идти стало легче. Через десять минут лес расступился, и путники оказались у шоссейной дороги.
– А где деревня? – осторожно уточнил Николай, обозревая незнакомые окрестности: по другую сторону дороги раскинулось бескрайнее поле, и в пределах видимости ни одного жилого строения не наблюдалось.
– Километрах в десяти отсюда, – вздохнула Настя и добавила: – Если лесом шуровать. А по шоссе все двадцать топать будем.
– О нет! – Коля осел на обочину дороги, на пригорок. – Зачем ты это сделала, Настя? Как я теперь тебя домой доставлю?
– Не надо меня домой, – буркнула Настена и уселась рядом с ним. – Нет у меня больше дома, не вернуся я в деревню. Ни за что не вернуся! С вами пойду. Не гоните меня, я вам пригожусь! Вот увидите.