Кокон
Шрифт:
Когда вернулись к завалу и дождались, пока немного осядет пыль, Страшный Человек все еще улыбался. Может быть, просто не знал, как перестать.
У свежеобразованного прохода разыграли по третьему разу привычную пантомиму. Душматов предложил Василию лезть, тот в ответ с неохотой назвал сержанта товарищем и окинул оценивающим взглядом Человека-Гору. «Если эта махина пролезет…»
Махина пролезла.
– Так… теперь… – добравшись до места, отмеченного скачущим почерком как «Семикресток», Саркисов с полминуты крутил в руках листок-схему, пытаясь сориентироваться. В глазах рябило от количества
– Да ладно, понятно, куда… – Сержант снова раздул ноздри, едва не вывернув кнопку носа наизнанку, уже не симулируя ярость – принюхиваясь. – Опоздали мы. Дня два, три… Может, больше.
И уверенно двинулся в сторону Лежбища. Василий свернул и спрятал в карман бесполезную теперь схему, рукавом вытер вспотевший лоб. Он тоже чувствовал запах и радовался тому, что идет последним.
«Хорошо, что здесь нет мух. Хорошо, что здесь нет мух. Хорошо…» – повторял он в такт шагам как речевку или оградительную молитву. Однако как ни замедлял шаг, пропустить самое интересное не удалось. Толпу из двух человек Саркисов приметил от поворота. Сержант светил себе под ноги и о чем-то бормотал неслышно. Страшный человек по обыкновению просто стоял. Смотрел.
Василий подошел вплотную и осторожно выглянул из-за спин. Тут же отвернулся и зажал рот рукой.
«Господи… – подумал. – Харакири она себе, что ли, устраивала? И эти веревки кругом…»
Собственно, о том, что растерзанное тело это «она», а не «он», Василий знал исключительно со слов похожего на ходячий скелет Антона, нарушителя режима секретности. Заглянуть в лицо лежащей женщины у рядового не хватило выдержки. Да и зачем? Верно сказал сержант, опоздали мы.
Страшный Человек неожиданно нагнулся к ногам покойной, подобрал что-то с земли и спрятал в ладони. В свете фонарика блеснул только круглый жестяной край. Банка?! На что ему пустая банка, да еще без этикетки? Гигантский кулак разжался. Ах, вот что заинтересовало малютку Алкиса! Дна у жестянки не было в принципе, а прилегающие края выгнулись наружу уродливыми рваными зубцами. То ли сама банка взорвалась изнутри, то ли кто-то неслабый выдавил ее содержимое вместе с дном. Вот и задумался Человек-Гора, избороздил вершину буграми морщин: «А сумел бы я – так же?»
Странная баночка, согласился Василий. Зачем так изгаляться, когда есть под рукой хороший нож с замечательно заточенными… О, Господи! При воспоминании о ноже его опять замутило. Желудок сдавило как ту самую банку, того и гляди полезет наружу весь скудный солдатский завтрак: и водянистая пшенка с рыбьим хребтом, и кусочек хлеба с кубиком масла, и компот из абрикосовых косточек, и вареное яйцо, покрытое снаружи трещинами, а изнутри – синяками, и положенное по случаю субботы яблоко – крошечное, сморщенное. Словом, ничего такого, с чем было бы жаль расстаться. Но даже вытошнить по-человечески рядовому не дали.
Отвлекло мяуканье – тихое, слабое, прямо над ухом, из темноты. И очень неожиданное.
Саркисов резко выпрямился, забыв о желудке. Старшина подпрыгнул на месте и, будто защищаясь, выставил перед собой фонарь. Страшный Человек в момент сдернул автомат с плеча, настороженно повел стволом.
Ничего.
Только пыльные веревки, висят, раскачиваются… Вот и рядом с телом женщины валялось
Висят, раскачиваются, переплетаются. Собираются узлы и более сложные конструкции. Вон аккурат посередине между потолком и полом сколько всего наворочено. Сразу не разберешь, на что похоже, то ли чулок вязаный… то ли ласточкино гнездо… то ли…
Первым опомнился Василий.
– Мать! – рявкнул он, бросился вперед и отвел руку – не с автоматом, с фонариком. Потом, словно рычажок какой-то в мозгу переключился с одиночного на автоматический, выдал Василий целую очередь слов и выражений против устава и в обход субординации, лишь в конце добавив понятное: – Ослепнет же!
Душматов тоже залопотал что-то по-своему, но скис гораздо быстрее. Филолог!
Уже не церемонясь, рядовой вырвал фонарик из руки старшего по званию, направил на стену, придвинув почти вплотную, так что в бледном конусе отраженного света стал виден – не чулок и не гнездо, а… кокон. Вот единственно верное название для плетеной конструкции – кокон.
Небольшой. Он легко уместился бы на ладони Страшного Человека.
Наружу из кокона высовывалась рука. Человеческая, только очень-очень маленькая. На ладони Алкиса она смотрелась бы шестым пальцем, к тому же не самым крупным.
Еще было видно лицо. Крошечное, сморщенное, оно вдруг напомнило Василию сегодняшнее яблоко. Голые без ресниц глаза закрыты, нос и рот только угадываются по сгустившимся теням, плоские, как монеты по три копейки, ушки прижаты к голове, редкая поросль золотисто-прозрачных волос украшает макушку. «На седьмом месяце…» вспомнил рядовой слова человека-призрака. Отца. Наверное, так выглядят младенцы на седьмом месяце.
Ребенок спал. Что еще делать человеку, которого, по-хорошему, и быть-то на свете еще не должно? Или уже не должно…
Страшный Человек нагнулся и аккуратно положил изуродованную жестянку на землю. Чтобы не звякнула.
Наверное, все-таки недостаточно аккуратно. Раздалось еще одно недовольное мяуканье, крошечная головка, торчащая из сплетения мохнатых веревок, чуть шевельнулась. Раскрылся ротик, похожий на клюв птенца, – и прилетевшая откуда-то сверху капля угодила точно между тонкими как пергамент губами.
Василий поймал себя на том, что сам уже некоторое время стоит с открытым ртом. Только сейчас он заметил над коконом с младенцем еще один, попроще. На четырех скрещенных нитях чуть покачивался подвешенный за проволочную ручку котелок. На глазах у забывшего, как дышать, рядового на дне его медленно набухла крупная капля, немного поелозила по кругу и сорвалась вниз. На этот раз пролившись на подбородок спящего.
Вот почему они так блестят, догадался Василий. Подбородок, щеки, шейка… А в котелке наверняка трещинка или отверстьице.
Вот почему он до сих пор жив!
– Что это? – От волнения старшина снова заголосил тенором, больше похожим на меццо-сопрано.
Огромная лапа протянулась к котелку. Страшный… нет, в данный момент – Бесстрашный Человек обмакнул палец в какую-то мутную жидкость, поднес к губам и пососал задумчиво.
– Сгущенк! – жутковатым шепотом констатировал он. – Сильно вода разбавлен.