Кокс, или Бег времени

Рансмайр Кристоф

Словно медленное, растянутое на утренние, полуденные и вечерние часы умирание приговоренных, усомнившихся в бессмертии императора, и все изведанные на эшафоте муки, доходящие до пределов человеческого воображения, были всего-на­ всего безобидным спектаклем, около полудня начался снегопад.

Снег вихрился по безлюдным парадным улицам Пурпурного города и пустынным, доступным лишь высшим сановникам площадям резиденции, заменял новыми недавно упавшие или растаявшие снеговые подушки на верхушках стен и в ветвях древних сосен, заново выбеливал шлемы и латы гвардейцев, выравнивал рельеф золотых черепичин на крышах пагод и превращал цветы последних роз, которые садовники для защиты

от мороза укутали шелковыми покровами, в безликие кристаллические головки.

Когда после полудня ветер усилился, снежные вихри соединились в длинные, путаные ленты, беззвучно реявшие на коньках и обледенелых водостоках и там опять-таки завладевшие всеми красками и формами, будто надлежало скрыть не только место казни, но и самые укромные уголки и улочки го­рода, который в эти часы нарушал все заповеди милосердия.

Многие добровольные зрители казни, даже кое-кто из мандаринов и официальных свидетелей пытки не ложились спать после фейерверков и веселья, устроенных накануне вечером танцев по случаю праздника Больших снегов, а прямо с веселых пирушек, проходивших по всему Бэйцзину, спозаранку от­правились к месту казни, чтобы там — иные еще толком не про­трезвев и не очухавшись от блеска несчетных, дождем сыплющихся с неба огненных букетов и полотнищ света — из­ведать, какие ужасные формы могло принять другое, низводящее во мрак смерти завершение всех празднеств и восторгов.

Сбежать? — спросил Бальдур Брадшо незадолго до обеденного перерыва в мастерской, затемненной вихрями снежных хлопьев. Может, стоит попросту сбежать, пока нас тут тоже не приковали к столбам, не изрезали на куски и не вы­кололи нам глаза железными шипами, оттого что наши часы не отбивают такт, заданный каким-нибудь придворным шаркуном?

Куда сбежать? — сказал Локвуд. Во мраке ночи, не разбирая дороги, в Шанхай? Переодевшись придворными дамами, в портшезе до ближайшего контрольного поста или, может, на нашем серебряном кораблике вниз по течению Великого ка­нала?

Стосковался по лондонской юстиции, Бальдур? — спросил Мерлин. Вороны на голове висельника, болтающегося на ветру возле Темзы, тебе больше по душе, чем стервятники у виселиц Пекина? Не твоего ли кузена повесили за бунтарство? А здесь? Здесь тебе кланяются евнухи и воины в доспехах. Здесь тебе надраивают башмаки, крахмалят рубашки, топят мастерскую и даже твою спальню, а чтобы ты не мерз, кладут тебе в постель горячие камни!

Товарищи Кокса разговаривали в этот день снежной тишины громче обычного, но Цзян не слышал ни слова. То ли его ведомство, то ли более высокая инстанция (он так и не сказал, кто именно) услали его к месту казни, дабы позднее он мог поведать английским гостям о неумолимости, с какою каждого, кто нару­шал покой императора, изгоняли не только из величайшего и роскошнейшего города на свете, но и из мира живых.

Миновала середина зимы, причем империя Цяньлуна совершенно не заметила ни Рождества некоего Бога в пыльной, Святой земле, ни начала Нового года в сером Невесть-Где. С помощью Цзяна Мерлин пробовал познакомить поваров гостевого дома с рецептурой плумпудинга — безуспешно. Никто из поваров не желал поверить, что описанный процесс при­ ведет к съедобному результату. Вместо этого они предложили англичанам безе из личи, сушеного и тертого манго и сбитых белков перепелиных яиц.

Кокс приступил к проекту часов, которым согласно императорскому желанию надлежало показывать и отмерять плавный, стремительный или застывающий полет времени на последних отрезках, днях, часах человеческой жизни.

С виду эта штуковина ни дать ни взять рождественский ландшафт у

стен Вифлеема, этакие ясли, сказал Брадшо, когда Кокс показал товарищам нарисованный углем первый эскиз часового корпуса... там недостает разве только звезды,пастухов да трех волхвов с Востока.

Это не Вифлеем, сказал Мерлин, это Великая стена Цянь­ луна, Китайская стена.

Набросок изображал проходящий через пять сигнальных башен участок протянувшегося почти на пять тысяч морских миль, связующего между собой горы, пустыни, моря и прочие преграды оборонительного вала, который целые династии властителей строили на протяжении веков, чтобы он всегда охватывал то уменьшающиеся, то расширяющиеся контуры их империй и защищал их власть от набегов варварских орд.

Макет Великой стены, который станет драгоценным корпусом новых часов и детали которого, крепостные ходы и желоба для смолы, на рисунках Кокса день ото дня принимали все более явственную форму, на взгляд Цзяна, первого критичного зрителя, не только походил на фрагментарное изображение величайшей постройки человечества, которую английские гости до сих пор видели только на картинах, акварелях и гобеленах, но, по мнению Цзяна, недоверчивый чиновник может истолковать часы в таком корпусе как на­смешку над великим валом, а это грозит наказанием.

Ваньли Чанчэн, Невообразимо длинная стена– так Цзян именовал императорский бастион, ибо ваньли означает не только десять тысяч ли, ли — это еще и знак бесконечности. Стена протяженностью десять тысяч ли есть десять тысяч раз невообразимо длинная стена. Династии Цинь и Хань, Вэй, Чжоу, Тан, Ляо и Мин строили этот вал во все стороны света, нигде не заканчивая. Великий Дракон, каким Стена виделась на­ роду, огненным языком выбивал клубы пара и облачные башни из вод Желтого моря, а в тысячах километров оттуда вздымал хвостом дюны пустыни Гоби в песчаные бури...

И в червонно-золотом макете этого чуда света, сказал Цзян, будет сокрыт часовой механизм, отмеряющий не длительность, не бесконечность императорской власти, для защиты коей этот вал и поднимался к небу, а темп истекающего, улетающего времени, покамест оставшегося приговоренному к смерти или умирающему? Обреченному, который не владел этим миром, а готовился покинуть его навсегда?

Далеко ли, спросил Цзян, от подобного толкования до обвинения, что английские гости насмешливо изображают сей бастион тикающей игрушкой — игрушкой! — чей строительный материал вдобавок сияет цветом, приличествующим од­ному лишь императору?

Это твое толкование, сказал Мерлин, и клевета: человек поумнее господина переводчика без труда поймет, что этим творением мастер Кокс почтительно склоняется перед гостеприимным хозяином. Что же до золотого цвета — так разве эти часы не предназначены для императора? Какой же блеск им более под стать, как не блеск золота, даже если они отсчитывают срок умирающему или приговоренному к смерти?

В начале февраля, выполнив чертежи в туши и собственноручно скопировав, Кокс, к удивлению своих товарищей, не отправил их к верстакам, чтобы они отмеряли, пилили, шлифовали драгоценный материал для постройки Китайской стены, уменьшенной до размера настольных часов, но велел им растирать в фарфоровых плошках имбирь, гвоздику и калган, а также кардамон, красный сандал, шафран, иллициум, лаванду и кедровую стружку, розовую смолу и все новые пряности, какие Цзян доставлял в надписанных каллиграфами льняных мешочках и фанерных ящичках, — высушенные или спрессованные в гротескные формы растения, для которых не было английских названий.