Шрифт:
1.
Еще зимой Евгений Евгеньевич Смирнов решил пройти по черноморскому побережью от "А" до "Я", то есть от Адлера до Ялты без палатки и спального мешка. Наверное, на это предприятие, странное для старшего научного сотрудника солидного института, его толкнула тоска по прежней жизни, а также затаенная надежда встретить Свету, собиравшуюся летом отдыхать на побережье где-то в районе Архипо-Осиповки.
К начальной точке маршрута поезд прибыл в середине дня; город был так себе, побережье, перечеркнутое железной дорогой, тоже, и Смирнов, не долго думая, сел на электричку и поехал в Туапсе.
День
Буря началась в третьем часу ночи. Вмиг разбуженный наскочившим ливнем, он вытянул из-под себя пленку, укрылся, уселся на рюкзак и стал неприязненно смотреть на распоясавшуюся природу.
Небесная влага лилась сплошным потоком.
От ярившихся молний было светло, море свирепело.
Когда взбесившиеся его волны рычали у самых ног, сверху, с волноотбойной стенки им пришла подмога – хиленький, но сель. По наущению отца-ливня, он сорвал с жертвы пленку, огрел песком и гравием, охладил и вымочил с головы до ног.
Молнии взорвались громом аплодисментов.
"Бис! Бис!" – засвистел ветер.
Смирнов испугался. Холодная дрожь затрясла растерявшееся тело.
"Что делать? – сжался он в промозглый и противный самому себе комок. – Бежать? Куда? Нет, надо терпеть… Не сахарный, не растворюсь. Вот только бы молнией не шибануло".
Терпеть и мокнуть пришлось вечность. Лишь под утро опустошенная ливневая туча подалась к востоку, и небо поблекло. Однако ненадолго – через полчаса приползла другая небесная цистерна, и все началось с начала…
Только к рассвету дождь истощился до мороси, и Смирнов, изможденный и мокрый до нитки, кое-как выжался, собрал рюкзак и, метров двести протащившись с ним, сочившимся влагой, обнаружил, что мучился рядом с уютным поселком под названием Каткова Щель, в котором на каждом доме куксились пропитанные пессимизмом фанерки с одной и той же надписью "Сдается комната".
Через пятнадцать минут в пятидесяти метрах от моря за семьдесят рублей в сутки он снял у семьи измученных жизнью алкоголиков летнее строение. Комнатка, перед входом в которую лежала новехонькая могильная плита в форме косого паруса, была крохотной; в ней пахло сыростью
Солнце выглянуло только через три дня, и он, уставший спать и ютиться, уехал на электричке в Туапсе. Накупив там продуктов на пару дней, пошел к Ялте, каждый день проходя километров по пятнадцать-двадцать. Или по пять, если не шлось.
2.
– Интересно, какая она? – задумался Олег, отведя глаза от смягчившегося за ночь лица Галочки. – Какая? Никто этого не знает, никто, кроме ее самой. Да, кроме ее самой. Потому что когда ты с ней, глаза перестают видеть.
…А этот Карэн – голова. Толковый мужик. Всего лишь за год выстроил красавец-отель у самого моря. Лучший в Анапе. Настоящий дворец в шесть этажей, чем-то похожий на корабль, мчащийся на всех парусах. И название сочинил неплохое и в масть – "Вега-плюс". Номера – от грошовых до президентских. И в каждом – постоянная хозяйка. Это он так придумал – номера с постоянными хозяйками. Платишь деньги и получаешь семью, можно даже с премиленьким ребеночком, который будет называть тебя папочкой и которого можно шлепать по заднице и ставить в угол. И с тещу с тестем можно заказать на субботу. "Ах, сыночек, дай же я тебя поцелую!" "Ах, мамочка, как рад я вас видеть!"
И все ведь по жизни устроил. В грошовом номере кровать скрипит и так себе шлюшка блинчики на соевом масле жарит, а в президентском – королева, рядом с которой любой плюгавенький мужчинка чувствует себя греческим богом. Плюгавенький мужчинка с президентским кошельком. И, что интересно, на круг любая семья получается дешевле, чем такая же через ЗАГС.
Олег остановил взгляд на стройной ножке Галочки, выскользнувшей из-под одеяла. Он не сразу выбрал ее двухсотдолларовый номер. Мог бы, конечно, потянуть и на королеву за тысячу баксов, но сейчас ему это не надо. Так сказал Карэн, старый приятель. Он все про всех знает. А у этой Галочки премиленькая девочка. По сценарию, выбранному Олегом, она гостит у бабушки в Керчи. И по этому сценарию Галочка каждое утро за завтраком произносит, вздыхая и морща носик:
– Скорее бы приехала наша Катенька… Мне так не хватает ее смеха…
А он, отложив газету, отвечает:
– Я ей вчера звонил, и она сказала, что ей хорошо с бабушкой. Они купаются каждый день и потом ходят в горы собирать цветы. И что у нее появилась подружка Лена, которую она очень любит.
А позавчера он неожиданно для себя пообещал "супруге":
– На днях я за ней поеду, привезу, и мы во внутреннем дворике "Веги" устроим детский праздник с огромным тортом-мороженым, а потом поедем кататься по городу на пони.
Галочка на это захлопала в ладоши, захлопала, хорошо зная, что дочь живет в детприемнике "Веги", расположенном двумя этажами ниже.
Олег отвел глаза от ножки любовницы и, растворившись в потолке, украшенном искусной лепниной, вновь задумался о насущном:
– Какая же, все-таки, эта Смерть? Эта Смерть, с которой я увижусь в конце августа? И не в конце, а точно тридцатого первого, в середине дня, и не где-нибудь, а здесь, в "Веге-плюс". Увижусь, чтобы умереть вместе с ней. Что она такое? Просто символ конца? Надуманный символ? Альтер эго, второе Я? Или это действительно нечто, имеющее реальную власть? Ведь говорят же "Все ей подвластно"? И еще говорят: "Он ее обманул". Значит, ее можно провести? Или купить?