Кольца Джудекки
Шрифт:
За спиной Ильи раздался шорох. Ивка глянула в ту сторону и мгновенно прекратила свой рассказ, вновь превратившись в надломленную статуэтку. Больше она ничего не показала, виновато улыбнулась и ушла на кухню.
В дверях стоял Мураш. Лицо такое – у гостя ком стал в горле. Мураш, однако, сморгнул и быстро нагнал на себя привычное, туповатое выражение.
– Сколько раз забелить эту стенку собирался. Не дает. А сама засмотрится и – в слезы. Я и в комнату-то эту не хожу. Гляну, самого корежить начинает.
– Где все это происходит?
– В
Ивка вышла из кухни, махнула им рукой.
– Есть пошли, – уже совсем спокойно пробасил хозяин.
Вместо привычной каши со щупальцами, их ждала миска зеленого студенистого варева. Одуряюще пахло грибами. Была и каша, но не надоевший до тошноты рис, а некий аналог проса. По поверхности дымящейся горки расплывался желтый масляный кусочек.
– Ешь, давай. Чего набычился? – подбодрил Мураш. – У нас без отравы.
Ивка сидела напротив, с улыбкой наблюдая, как едят мужчины. Трапеза несколько затянулась. Илья уже третий раз доскребал свою миску. Будто сто лет не ел.
– Три ж дни пролежал, – пояснил Мураш.
После еды слегка поплыла голова. Но Донкович решительно поднялся из-за стола. Поклонился Ивке. Та хихикнула, прикрыв лицо ладонью, потом, стремительно обернувшись, достала с грубого комодика его блокнот. Чистых листочков там оставалось еще достаточно. Она прижала его к себе как ребенка, даже побаюкала. По лицу Мураша, как давеча промелькнуло затравленное выражение.
Илья все понимал, а по тому не хотел задерживаться в этом, таком надежном и одновременно ненадежном доме дольше необходимого. Уже в коридоре, в потемках, ожидая пока хозяин отопрет тяжелый притвор, он тихо, будто Ивка могла услышать, проговорил:
– Красивая у тебя жена.
Мураш бросил свое занятие, обернулся к Илье и прохрипел:
– В самое больное место они меня бьют. Не могу я ее отдать. От нее ж в три дни ничего не останется. По кускам разнесут. Трехглавый…
– И не надо отдавать. Мне все равно не отсидеться. Захотят, со дна реки достанут. А ее жаль. Кто такой трехглавый?
– Алмазов.
О трех головах в славянской мифологии, помнится, гулял владыка подземного царства. На него г-н Алмазов, хоть убей, не тянул. Мелковат был для темного символа. Скорее – пристебай у трона.
Последний праздный в общем-то вопрос сам вылез на язык:
– Мураш, что за стеной?
– Известно, что – море.
– Люди там.
– Знаю.
– Сам не бывал?
– Оттуда не возвращаются. У моря, говорят, весь берег гадами кишит. Если кто и проявился по ту сторону, уже съели, должно.
Вполне, кстати, приемлемое объяснение. Если человек проявился, имея в руках ракетницу, что он станет делать в незнакомом, опасном месте, да еще под стеной, за которой вполне возможно, живут люди? Естественно, попытается привлечь к себе внимание. И все! Остальное – фантазии, дело наркотика, которым Илью травили. Глюки. Сомнения, конечно остались. Только сейчас он мог засунуть их себе в неудобь сказуемое место и там забыть.
Напоследок Мураш протянул ему маленький, старомодный кошель, затянутый веревочкой.
– Возьми. У тебя ж ничего нет. Так хоть несколько дней продержишься. А там и работа какая-никакая приспеет. Схоронись пока, хоть, вон в тех домах, – он махнул в сторону черных, нежилых кварталов. – Никто за тобой туда не потащится.
Надежда, что его оставят в покое, оказалась тщетной. За поворотом улицы, на углу, топтался, поигрывая кистенем, Ивашка. Похожая на детскую игрушку гирька, вылетала из рукава и пряталась обратно. На вид – легкий безобидный шарик. Однако эта милая игрушка легко могла вынести мозги. Встал тоже грамотно, в тени. Мураш опасности не заметил, простился с гостем и запер дверь, оставив Илью один на один с ледащим психопатом.
Ладно, хоть не шатало, но усталость, утомительное желание лечь и не двигаться, еще сохранялись. Одно он знал твердо – назад не повернет, не поставит под удар хрупкую женщину. Да и что толку возвращаться? Его рано или поздно вышелушат из Мурашова дома, как рака из панциря, а надломленную фарфоровую статуэтку тогда уже доломают в пыль.
Пошел. Колени предательски подрагивали. В мышцах угнездилась ватная мягкость. Случись, убегать – не сможет. На подгибающихся ногах далеко не ускачешь. Ивашка приближался. Гирька в очередной раз ускочила в рукав. Какой все же добрый человек Иосафат Петрович! Свое тайное оружие для дела не пожалел. Или Ивашка сам сообразил? Уже не важно. Вертухай раскорякой двинулся на Илью.
– Свиделись. От, радость-то. Ну, иди сюда, тля. Ща я с тобой без посторонних поговорю.
Илья остановился. От позорного страха самому стало так противно, что накатила злость. Не она, так и не заметил бы круглого камня, как раз по руке, что вывалился из кладки и мирно лежал у стены. Не размышляя, Илья подхватил его и без замаха пустил в лоб Ивашу. Парень начал заваливаться в бок. Он мягко и, почему-то очень долго падал, пока голова не бумкнула о брусчатку, чтобы уже не подняться.
Мгновенно вернулся страх. Убил? Илья подошел, наклонился, пощупал пульс. Ни черта ему не сделалось. Тут, как в старом анекдоте: были бы мозги – вылетели бы на хрен. Отлежится, еще злобы нагуляет и опять пойдет ловить незадачливого дохтура.
Мешкать возле поверженного противника Донкович не стал, развернулся и побежал в сторону темных каменных коробок. Как ни противилось все внутри при мысли, что в одном из этих домов-гробов придется провести ночь, решил перетерпеть.
Дальше, дальше. Пока что ни один из домов Илью не устраивал. Там еще было слишком близко от людей, здесь – стены зияли отвратительными провалами, похожими на глазницы черепа. У следующего – завален вход, а подтянувшись на руках, лезть через окно Илья не мог. Мелькнула горбатенькая площадь со старым римским колодцем. Стражник мирно дремал, прикорнув у плиты. Илья на цыпочках проскочил переулок и перешел на шаг. Бегать, не осталось сил.