Колчаковщина (сборник)
Шрифт:
— Каких гнилушек?
— Каких, от дерева.
Задумалась Анюта. Вспомнила фабрику, клуб, лекции всякие. Принимала фабрика шефство над деревней Ивановкой, что в трех верстах от фабрики, ходили все в Ивановку с музыкой, знаменами, говорили речи, ставили спектакль. Ивановские тоже на фабрику чуть не каждый день ходили. Совсем другой народ там, как будто и живут и думают по-другому, не так, как вот здесь, за двести верст от города. Тяжко вздохнула Анюта.
— Эх, вот бы где шефство-то проводить, вот где угол-то медвежий!
Вечером
— Пойдемте ко мне, книжки хорошие почитаем.
Некоторые было отмахнулись:
— Есть когда слушать побасенки твои, завтра вставать чуть свет.
— Все-таки пришли, — любопытно послушать, о чем читать Анюта будет. Разложила Анюта на столе «Крестьянку» да «Работницу», выбрала одну из книжек и стала читать.
Забежали бабы на минутку да и забыли про все свои дела, — заслушались. Читает Анюта рассказ за рассказом, статью за статьей. Развертывается перед слушательницами их бабья доля тяжелая, одна за другой проходят перед глазами знакомые картины.
Тихо. Каждая о своем думает, лишь изредка глубоким вздохом прерывая Анюту.
Не выдержала соседка Елена, всхлипнула в фартук.
— Эх, жизнюшка!
Бросила Анюту одну книжку, взяла другую. Потом стала рассказывать про город, про фабрику, про клуб фабричный, про лекции, про то, как фабричная работница живет, чему учится.
— Хоть бы недельку там пожить!
И полились бабьи жалобы — живут, как в лесу. Ничего не видят, ничего не слышат. Работа да дети, дети да работа. Да ругань мужицкая, а то и побои. Так и проходит жизнь тяжелая, надрывная, без просвета, без радости.
Пригорюнились бабы, кулаками щеки подперли.
— Слыхать, в других деревнях собираются бабы, толкуют о чем-то. Вишь, женотдел какой-то у них, из города женщина в кожаном пиджаке приезжала, баб собирала, вот этак же, должно, читает что-нибудь…
Ночь разбросала по небу крупные яркие звезды. Деревня спит. Редко проскрипит по улице запоздавшая телега, тявкнет собака из подворотни, и снова тихо.
Спохватились бабы.
— Эк мы с тобой разболтались, Анюта. Завтра чуть свет вставать, а тут и не уснешь всю ночь, сердце растревожила.
Утром пошла Анюта в сельсовет ячейку разыскивать. Председатель сельсовета, молодой мужик в красноармейском шлеме, улыбается.
— Ячейку нетрудно найти: половина вот сидит, а другая половина в поле. Я да Иван Парфенов только и есть в ячейке. В ячейке-то четверо, да двоих хоть бы и не было, для счету только. Я, вишь, и председатель сельсовета, в ячейке один Иван и остается, много ль один сделает. Из города редко кто бывает, заезжают в волость, а до нас еще пятнадцать верст.
— Вот я газеты принесла да книжечки, раздать бы надо, да боюсь, на цигарки изведут.
Председатель спокойно соглашается:
— Изведут!
— Как же быть? Ведь избы-читальни у вас нет?
— Ну какая изба! Есть охотники до газет, так те сюда, в сельсовет, заходят, газету мы получаем.
— Та-ак.
— Дела никудышные, — уныло соглашается председатель.
— Хочу попробовать организовать детские ясли, хотя бы только на жнитво.
Председатель оживился.
— Вот бы хорошо! Помещение есть: школа у нас хорошая, занятия не скоро начнутся. Взвинтила бы нас маленько: может, и мы потом что путное выдумаем.
Через три дня опять обошла Анюта ближних баб.
— Соберемся еще, почитаем, больно еще хорошие книжки остались.
— Книжки-то, милая, хорошие, все бы слушали. Да уж больно некогда, то то сделать надо, то другое.
— Вы вашу работу век не переделаете, а книжку почитать когда придется?
— И то, милая, уж видно заглянуть на часок.
Собрались шесть-семь соседок на часок да опять за полночь просидели. И то сказать, книжки-то какие, так бы и сидел век да слушал, — уж очень верно да хорошо женскую долю описывают. Со вздохом поднялись соседки расходиться.
— И ребятишек своих забыли, поди, раскричались теперь. У меня Семка-то горластый: раскричится, — не уймешь.
Анюта остановила баб.
— Вот что, милые, приносите-ка вы завтра, как в поле ехать, своих ребят в школу, там ячейка ясли детские открыла.
Соседки в недоумении смотрели на Анюту: как, что, когда?
Анюта улыбалась.
— Плохо вам с детьми, особенно с грудными, да если еще дома смотреть за ними некому. Вот ячейка и порешила позаботиться о детях, по-городскому, значит, — берет на себя шефство над детьми. Устроили мы в школе ясли. Это значит, что за всеми детьми, которых будут приносить туда, будем целый день ухаживать, кормить, а вечером, как вернетесь с поля, разберете детей по домам. Так каждый день, пока идет жнитво, и будете делать.
Бабы молча переглянулись.
— Уж и не знаю как. Чудно больно. Как же это на целый день дите отнести?
— Чего не знать, — вот приносите утром, узнаете.
— А кто ухаживать будет?
— Я да учительница, Марья Семеновна.
Утром пришла Аксинья со своим Семкой горластым, Дарья с грудным, Прасковья с двухлетней девчонкой, невестка Татьяна обоих принесла.
Осмотрели бабы отведенную под ясли комнату, — везде чисто, хорошо.
В кухне, на чисто вымытом и выскобленном столе, двенадцать пузырьков в ряд стоят, на пузырьках соски резиновые, рядом кастрюльки, чугунки.
— Это для чего все?
— А вот будем молоко да воду кипятить.
Аксинья ткнула пальцем в пузырьки.
— Из пузырьков будете кормить?
— Из пузырьков.
— И жевки не будете давать?
— Не только не будем, но и вам не велим.
Засмеялась Аксинья.
— Ровно господских детей кормить собираетесь.
Оставили бабы детей и разошлись.
Вечером пришли за ребятами, а Анюта их в другую комнату приглашает.
— Зайдите-ка, бабоньки, на минутку сюда.