Кольцо Фрейи
Шрифт:
Она увела Тюру в спальный покой и уложила, натянула на ее ледяные ноги высокие шерстяные чулки, тоже сначала погрев их у огня, накрыла хозяйку двумя одеялами и медвежьей шкурой, заварила целебных зелий: гусиной травы, ивовой коры, белой кувшинки, чтобы снять жар, головную боль и помочь заснуть. Всю ночь Финна и еще две служанки не спали, охраняя покой госпожи, подносили отвары, вытирали ее потный лоб. Она не то спала, не то впадала в забытье, ее трясло, бросало в жар и холод. Иногда она бормотала что-то, с кем-то разговаривала, иногда слабо вскрикивала, и тогда Финна держала ее за руки, пытаясь успокоить. Кашляла, постанывая от острой боли в груди.
– Нет…
Утром лучше не стало, и тогда Финна решилась послать в Оружейную долину за конунгом.
***
Когда наконец приехала молодая фру Ингер, оба дома – Эбергорд и Эклунд – пребывали в ужасе, горе и беспорядке. Служанки рыдали, убежденные, что на род Кнютлингов обрушилось проклятье и не будет от него покоя, пока не умрут все – или хотя бы все женщины. Мужчины ходили мрачные. В усадьбах толпились хёвдинги и хирдманы, самые смелые из соседних хозяек пытались как-то управлять челядью, готовить погребение и поминальный пир, но не знали толком, где что есть и есть ли вообще, а спрашивать Харальда и Горма не смели. Оружный смотр, хоть уже закончил дела, не разъезжался, всем хотелось знать, что будет дальше.
Прибытие гостей из Южного Йотланда в эти мрачные дни было не очень кстати, зато среди них были две женщины, чье присутствие несколько облегчило положение Горма и Харальда. Известие о внезапной смерти матери обрушилось на Ингер, едва она переступила порог родного дома. Гунхильда тоже была потрясена: она успела привязаться к Тюре, истинной королеве, мудрой, доброй, справедливой и отважной женщине. А к тому же она была матерью Кнута и Харальда! Только за то, что она произвела его на свет, Гунхильда чувствовала к ней нежность и благодарность, не говоря уж о том, что к ней самой и к Асфрид Тюра всегда была добра.
Однако после смерти родича у оставшихся есть одно спасение – в ближайшие дни им просто некогда предаваться скорби, а неизбежные заботы смягчают первый удар и дают возможность как-то свыкнуться с мыслью о потере. Люди одобрительно отзывались о твердости, с какой держались в эти дни Ингер и Гунхильда, а они просто не имели времени плакать, ибо надо было привести в порядок оба дома, оставшиеся без хозяек, собрать вещи для погребения Тюры, подготовить поминальный пир.
– Я очень благодарен вам обеим, – сказал им Горм утром на четвертый день, после того как Тюру уложили в могилу, над которой впоследствии предполагалось насыпать большой курган. – Вы справились, как настоящие королевы.
– Ты что-то решил насчет поминального камня? – спросила Ингер.
– Да, я велел Офейгу заняться этим.
– А что там будет написано?
– Разве могут слова передать, какой прекрасной женщиной и истинной королевой была ваша матушка? Мы напишем просто: «Горм сделал этот камень для своей жены Тюры. Во славу Дании».
Гунхильда вздохнула. Действительно, настоящая любовь не вмещается в слова, но и не нуждается в словах. Никто не может вполне передать достоинства умершей, но и тысячу лет спустя люди будут видеть этот камень и знать, что ее любили. Любовь, запечатленная в камне, проживет века.
Невольно она бросила взгляд на Харальда. В эти дни они часто сталкивались, но почти не разговаривали, только по делу. У Гунхильды разрывалось сердце от сострадания и невозможности как-то ему помочь. Ничего нельзя сделать, когда человек теряет мать, потому что никто и никогда ее не заменит.
– У нас прибавился один, а потеряли мы двоих, – добавил Горм. – Нужно
Он взял Гунхильду за руку, и у нее потеплело на сердце. Горм смотрел на нее с добротой и грустью, и хотя за эти дни он сильно осунулся и постарел, глаза запали, а седины прибавилось, он был еще очень даже неплох как мужчина.
И она снова глянула на Харальда – что он об этом думает?
Харальд отвел глаза.
– О чем ты говоришь, конунг? – в смятении пробормотала Гунхильда.
– Я хочу, чтобы ты, возможно, с отцом вместе, осталась у нас на зиму. На йоле мы могли бы справить обручение, а весной, в День Госпожи, и свадьбу. Ибо никогда, с тех пор как Тюра была молода, не встречал я женщины, столь достойной быть украшением Дании.
– Но о ком…
– Ты сможешь сама выбрать, кто из двух женихов тебе больше подойдет – лето или зима, Тор или Зимний Турс. – Горм снова улыбнулся, бросив взгляд на мрачного сына. – А если Харальд не пожелает ввести в свой дом новую хозяйку, то я-то уж не откажусь от своего счастья.
– Спасибо, конунг.
Гунхильда отошла, подавляя улыбку. Она давно знала, что так или иначе сумела завоевать сердце Горма, и он готов увидеть в ней если не невестку, то невесту. Вот ей и представилась возможность стать не просто королевой Дании – без промедления, – но и мачехой Харальда!
Глава 17
Гунхильда проснулась раньше обычного срока, даже раньше, чем служанки пошли к коровам – теперь ей приходилось следить за тем, чтобы они не проспали. Перед самым пробуждением она видела сон и теперь помнила его совершенно ясно. К ней будто бы подошел Сигурд Щедрый и подарил руническую бляшку – деревянный кружок, где была вырезана вязаная руна. Гунхильда помнила, что во сне принялась внимательно разглядывать руну, пытаясь понять, что она означает, и сейчас знак отчетливо стоял у нее перед глазами. В том была некая странность: вязаные руны наносят на амулет, ради отвращения зла или привлечения блага, но во сне появление любой руны нужно скорее рассматривать как предостережение или пророчество. Но о чем ее предупреждают боги? Руна была «одноногая», то есть включала знаки с единственной продольной чертой. Основой служила руна Тюр, это несомненно. Еще здесь читалась руна пути и руна текущей воды, особенно любимая Гунхильдой. В отношении вязаных рун всегда остается простор для догадок – в том-то их сила, что никто не может точно знать их смысла, кроме создателя-эриля. В переплетенных чертах можно было увидеть и одно, и другое. Но Гунхильда чуяла, что знак обещает резкие и неожиданные перемены, потери чего-то, но и обретение.
Она вздохнула, пытаясь опять заснуть. Последний год ее жизни был сплошной чередой изменений, потрясений, потерь и обретений. Но подобный сон она увидела впервые. Означает ли это, что ее путь наконец-то приблизится к какому-то завершению?
Но заснуть она не могла, напротив, ее не оставляло ощущение, что нужно встать и одеться. Она действительно села и поправляла чулки, собираясь поскорее раздуть угли и заново разжечь огонь, как дверь девичьего покоя вдруг открылась, кто-то вошел.
Этот кто-то был высок, явно мужчина. Почему-то Гунхильда сразу исполнилась уверенности, что это Харальд, и сердце оборвалось.