Кольцо Изокарона

Кургузов Юрий

…Говорят, в критические моменты перед мысленным взором человека проходят многие события его жизни — главные и незначительные, ослепительно-яркие и давно забытые. Что кольнуло меня тогда?.. Почему?.. И не было, не было в смятенных мыслях моих ни романтики, ни лирики, ни трогательных воспоминаний о близких, а было…

Знаете, это здорово смахивало на абсурд, на непонятные завихрения безмолвно вопящего о спасении сознания, но я "увидел"…

Да-да, можете удивляться сколько угодно, однако я словно оказался внезапно опять в дядюшкином, заставленном и заваленном всякой галиматьей кабинете, и старик… старик что-то мне говорил.

Но что?..

И вдруг…

"…А вот то, что нам сейчас, кажется,

нужно… По-моему, где-то здесь… Да, здесь, нашел! Слушай: "Изготовить во время четвертого положения Луны кольцо из черного железа. Вставить темный изумруд. Выгравировать на камне следующее изображение… Окропить раствором золы и серы и окурить сожженными волосами. Магические свойства кольца, — внимание, племянник! — способность превращаться в зверей, птиц и гадов (положив кольцо в рот). Магическое слово: ИЗОКАРОН. Адепты кольца: Синбук, Дагон, Антессер. Ну как, племянник, это уже теплее?.."

— Теплее, — прошептал я. — Теплее…

И тут каменный пол точно заходил ходуном. В голове метались еще какие-то обрывки мыслей — почему Ян и М. не выпустят на помощь барсу собак? Почему сами, в конце концов, да и этот их самонадеянный Учитель не помогут бедным животным?!

Но где-то в глубине сознания я понимал, почему. А может, и не понимал — во всяком случае, сформулировать внятно эти свои ощущения никак не мог. А что мог? Что я — черт меня раздери совсем! — мог?!

— …Изокарон… — снова забормотал я как в бреду. — Изокарон… Синбук… Дагон… Антессер…

Перед глазами поплыл красный туман, сквозь рваные клочья которого я видел финал (без сомненья — уже финал) битвы Черного Зверя с барсом… Но одновременно я видел и ощущал и нечто иное…

Горный Учитель отшатнулся от меня как от прокаженного и, расширив глаза от ужаса, закричал:

— Нет! Не смейте!..

Но почему он кричал и чего испугался? Я же не сделал ничего такого — просто медленно, очень медленно сунул руку в карман.

— …ИЗОКАРОН… Синбук… Дагон… Антессер…

…Какое же оно горячее, это проклятое кольцо! И как от него жарко! И — б о л ь н о…

— …Синбук… Дагон… Антессер…

— Не-е-ет! — снова резанул по ушам истошный крик. Но уже — дальше, отстраненнее, глуше.

— …Дагон… Антессер…

…Неужели это шипит слюна?! И язык… Как жжет язык!..

— …Антессер…

Мой затуманенный взгляд, словно что-то ища, словно выбирая себе игрушки, скользнул по паноптикуму на стенах и — точно из глубины сознания славная детская песенка… Хотя какая же она детская, и какая, к дьяволу, песенка?! Как это? Как это там?.. "Miszka su lokiu abu du tokiu… Miszka su lokiu abu du tokiu…"

И вот уже улыбается со стены дободушная мохнатая морда. И вот уже вслед за ней улыбаюсь и я сам.

"… Синбук… Дагон… Антессер…"

…Это очень странное чувство. Чувство, что ты начинаешь смотреть на мир другими глазами, — с о в с е м д р у г и м и.

Что происходит? Во-первых, все становится не таким "цветным", а во-вторых… Да нет, не во-вторых, — а в третьих, в пятых, десятых!

Оказывается, мир наполнен запахами — сотнями, тысячами, миллионами запахов, о существовании которых ты раньше не подозревал. А потом… Потом у тебя почему-то начинают деформироваться кости — с хрустом, треском и болью — и ты кричишь… Однако с удивлением (насколько позволяет удивлению боль) сознаешь, что, оказывается, не к р и ч и ш ь, а издаешь нечленораздельные звуки, совершенно не подобающие джентльмену в приличном обществе. Но сознаешь недолго — ровно до момента, когда внезапно начинаешь расти, и вскоре оказывается, что раньше ты был маленьким-маленьким и только теперь стал большим-большим, а потому имеешь наконец полное право издавать звуки, которые тебе хочется, — тем паче что тело начинает покрываться густой

бурой шерстью, руки и ноги — тоже, и — ба! — это уже не руки и не ноги, потому что вместо ногтей из пальцев выламываются вдруг кривые длинные когти, а сами пальцы… гм… да, пальцами их можно именовать отныне с большой натяжкой: не то что "Лунную сонату" — "Собачий вальс" не сыграешь! А впрочем, как играть, если слуха, музыкального слуха уже нет, а рот… то есть, не рот, а громадную пасть распирают резцы, клыки и коренные зубы совсем иного калибра, чем раньше… И вот — ты хочешь развести от изумленья руками, — а разводишь огромными лапами, украшенными десятидюймовыми когтями, да еще вдобавок ревешь так, что все вокруг в ужасе затыкают уши и разбегаются куда глаза глядят.

…Горный Учитель не заткнул уши и не разбежался — бежать ему было некуда. Зато замерли как вкопанные и "Золотой Барс", и Черный Зверь, когда, расшвыривая как пушинки мешки с песком, я всей своей гигантской тушей вывалился за баррикаду.

Барс был ближе ко мне и, должно быть, решил, что уж теперь-то ему точно крышка. Однако, роняя на пол остатки одежды, лопнувшей в самом буквальном смысле слова по всем швам, я, насколько можно втянув когти, врезал ему такую оплеуху, что он, взмыв по кривой траектории в воздух, приземлился уже рядом с хозяином, который крепко схватил своего израненного любимца за кожаный ошейник и бледными, трясущимися губами стал что-то бормотать, успокаивать и гладить дрожащими руками залитую кровью морду барса.

И тогда я обернулся к Черному Зверю…

Глава XXV

…И тогда я обернулся к Черному Зверю…

И он уже ждал меня.

Даже не ждал — он напал. Потому что был зверем.

Н о и я у ж е т о ж е б ы л з в е р е м…

…Сопя и ловя раздувающимися ноздрями пропитанный потом и кровью воздух каменного мешка, я бросился навстречу врагу. Все мои члены в тот момент действовали совершенно не зависимо от сознания, и, наверное, в этом тоже была моя удача — потому что сознание, ч е л о в е ч е с к о е сознание отныне было мне ни к чему.

Встав на задние лапы и взревев как самый настоящий шатун, я встретил прыжок, нацеленный мне в горло, ударом когтистой лапы по черепу оборотня. Да, явно и увы, теперь его реакция была в полном порядке. Он ухитрился, уже в полете, каким-то непостижимым образом изменить направление, и мои когти успели только снести часть мохнатого скальпа вместе с половиной уха с его лобастой башки. И хотя сила удара была велика, Зверь, падая по весьма замысловатой траектории, все же изловчился вцепиться зубами в мою правую лапу, и, невзирая на толстую шкуру и косматую бурую шерсть, я почувствовал, что мышцы свело судорогой.

Я снова зарычал, и это был рык уже не только ярости, но и боли. Проклятый оборотень впился в меня как клещ, и я рухнул на все четыре лапы, пытаясь подмять его под себя, сломать спину и одновременно разорвать ему шею. Однако чертов вервольф оказался проворнее — вовремя разжав челюсти, отпрянул в сторону, и теперь мы снова стояли друг против друга и ревели, рычали, брызжа слюной и кровавой пеной, словно настоящие дикие звери, хотя…

Я уже говорил, что вместе со своим чудным превращением внезапно обрел воистину новое, не объяснимое простыми и обыкновенными словами видение окружающего. И вот теперь я в и д е л, ч у я л в своем кошмарном противнике не только зверя… Однако ведь и я был не только зверем — и на миг мне показалось, что в его застланных животной ненавистью и болью глазах, в о л ч ь и х глазах, мелькнуло вдруг что-то не только волчье… Полуоторванное левое ухо его, вместе с изрядным лоскутом кожи, болталось, открывая розовато-красную в багровых прожилках плоть, плоть, на вид вроде бы живую, но живую ли на самом деле? И тогда…