Кольцо Либмана
Шрифт:
Мы просочились по набережной мимо леденцовой церквушки, протиснулись через мостик и вышли на улицу, на которой как живые столбы были расставлены милиционеры. Башенные часы пробили час. Сжимая в руках автоматы Калашникова, милиционеры посматривали на нас одобрительно, и мне вдруг на секунду показалось: может быть, революция все же произойдет? Да нет, чепуха. Сколько человек из пяти миллионов питерских душ шагает в этих рядах? Тысяч пятьдесят? Не больше! Хор голосов начал скандировать: «Ват-став-ку! Ват-став-ку!» Мы прорвались через еще один мостик; я сделал еще несколько глотков из бутылки и вместе со всеми во все горло заорал: «Watstavky! Watstavky!»
Какой-то тип в солнечных очках, проходя мимо, втиснул
— И они посмели сунуть мне такое? — воскликнул я.
На меня хмуро уставился какой-то чудак в белой тоге.
— Что мне с ним делать?
— Держать над головой! — громко ответила Ира, продолжая шагать в сторону набережной, туда, где из установленных на грузовиках громкоговорителей несся все тот же призыв.
Она на минуту остановилась и повязала платок с орнаментом в виде грушек назад, потому что неожиданно поднялся сильный ветер. Я спросил ее, что означают все эти крики. «Требование, чтобы они ушли к отставку», — пояснила она.
— Кто? — не понял я.
— Все там, наверху, все…
Мы приблизились к парку, одетому в золотой осенний убор, к памятнику работы француза Фальконе, изображавшему бронзового всадника верхом на скакуне, вставшем на дыбы на своей коровьей лепешке из гранита. Вдали над морем красных знамен вился кольцами красно-бело-синий флаг нидерландской резиденции.
«Йоханнес, что ты собираешься делать?» — снова загудел внутри моего котелка голос.
«Папа, но ведь ты же собирался меня спасти? Но ведь это… Так ведь я…»
Я разом ослабел и все, что еще оставалось у меня в руках, с грохотом попадало на землю. Ира с испуганным лицом стала пробираться назад, против течения; она прошептала негромко: «Герр Либман…» — и посмотрела на меня с улыбкой столь же сладкой, как спелая вишня, которую она только что неожиданно положила мне в рот. Или мне это померещилось? Но я же почувствовал вкус? Пока она подбирала с земли мои вещи, вишневый вкус перешел во вкус ликера. Меня охватил блаженный дурман, я поплыл в облаках и, продолжая двигаться в сторону резиденции, молился: пусть все это окажется сном… Пусть этот консул не…
Но стоило мне приблизиться к особняку, как я сразу почувствовал невидимый крючок, зацепивший меня за шею. Я поднял глаза и на несколько вязких как патока секунд мой взгляд приклеился к взгляду Дефламинка. На посланнике был светлый летний костюм. Он стоял вместе с лимбуржцем возле окна. Они пили вино. Презрение, отражавшееся на обоих лицах, сотрясло мое тело, как острый приступ лихорадки. Я поднял в их сторону плакат с изображением головы Сталина, а сам заплакал: «Да-да, господин консул. Зрение вас не подводит. Это я, Йоханнес Либман, собственной персоной, несчастный в двух шагах от смерти. Почему вы не захотели мне помочь? Я же Либман, с одним, а не двумя „н“ на конце. То был мой отец. Он тоже маршировал в колоннах с мерзким портретом в руках. Долгие годы. Потому что иначе ему пришлось бы иметь дело с кулачищами его матери. В жизни у всего всегда есть свой исток, своя причина. А теперь здесь иду я. Вы что-то там рассуждали про симметрию? Сталин или Гитлер? Какая разница? Что вы ухмыляетесь? Я ведь не в дерьме извалялся?»
Консул по-бабьи скривил губы и резко отошел от окна, за ним последовал лимбуржец. Я протиснулся к набережной, перекинулся через парапет — вслед за моей блевотой в Неву полетел портрет Сталина. Картонка
Где же Ира? «Люди, я ищу женщину в платке». Вон опять показался тот тип в тоге. «Послушайте, святой отец, ваш высокий патрон, он ведь защитник для всех? Тогда помогите мне. Не надо на меня так смотреть. Где она? Та женщина в платке с грушками?» Сквозь толпы народа я прокладывал себе путь вперед, словно нахал, распихивающий людей на тонущем корабле, и возле следующего моста увидел Иру. Она стояла, уперев руки в бока, напротив группки военных, с которыми вела какую-то оживленную дискуссию. За их спинами выстроилась мощная крепость из рычащих и извергающих копоть бронемашин. Солдаты между тем ловко, словно играючи, разогнали дубинками колонну демонстрантов. Некоторые молча побросали свои флаги и транспаранты в канаву, другие испуганно разбежались по желто-коричневым улицам. Ира, словно учительница перед первоклашками, бесстрашно держала речь перед вооруженными парнями. Я посмотрел на ее лицо и восхитился, хотя и не понимал смысла слов.
— Verdammt nochmals, [46] — грустно вздохнула она, когда спустя некоторое время мы шли с ней, удаляясь от места событий.
— Что это за люди? — возмущалась она. — Митинг протеста опять провалился. — А тем временем — она с горечью показала вокруг — под крышами этих дворцов молча страдают миллионы… миллионы.
Мы уселись на перила набережной возле моста; ангелы господни уже задернули полог небес, из синего он превратился в мшисто-зеленый. Ира дрожащими руками зажгла сигарету и рассказала, что уже одиннадцать месяцев не получает зарплату. «Можете такое себе представить? Но дело даже не в этом. У меня дома томатных консервов на целый год. И большой запас чая и кофе. Что такое деньги? Жаль только, что эти мошенники, там в Москве… И по всей стране тоже…» Опустив глаза, я признался, что предпочитаю не вдаваться в политику. Но стоило мне вспомнить про портрет Сталина, как я почувствовал, что кислая отрыжка, заклокотав в пищеводе, опять стала подниматься наверх. Ира словно прочла мои мысли.
46
Ах, черт побери! (нем.)
— Сталин, разумеется, был негодяй, — решительно заявила она, будто стараясь выплюнуть то, что ей мешало. Она потушила сигарету и спрятала ее обратно в пачку. — Вначале, в 51-м году коммунисты пришли и забрали братьев моего отца, а через полгода и его самого. Но что еще остается этим старикам?.. Вы видели сами, что с нами сделали!..
С дощатого причала, расположенного у самой воды, вверх по лестнице взбирался чумазый терьер на тощих лапах. Я достал из кармана штанов кусочек сахару, который всегда имею при себе как средство от похмелья, и сунул ему в мохнатую морду. Пес с воодушевлением начал лизать мне руки.
— Хм, да он от вас без ума, — с улыбкой заметила Ира.
— Я очень люблю собак, — пробормотал я.
— Какой симпатяга, — вздохнула Ира, заправляя выбившуюся из-под платка прядь волос.
Еще она сказала, что ей жаль, что она не может взять этого охламона домой — не то ее кошка живьем сдерет с него шкуру…
— А что собираетесь делать вы? — вдруг спросила она меня участливым тоном. — Поедете назад в Голландию?
— Нет. Это для меня было бы равнозначно гибели… — ответил я. Пес тем временем, рыча, взобрался ко мне на колени всеми четырьмя лапами. — Все казалось мне так сложно… Я не знал, как ей объяснить… «Эй, потише, приятель, не кусайся!»