Колдун и кристалл
Шрифт:
Она повела его к тому ряду, где привязала коня. Пилон покивал и тихонько заржал, приветствуя Роланда. Тот повернулся к Сюзан.
Кто сможет вспомнить радости и горести юных лет? Мы помним нашу первую любовь не более отчетливо, чем видения, которые посещают нас в горячечном бреду. Нет нужды говорить, что в ту ночь, под тающей луной, Роланд Дискейн и Сюзан Дельгадо изнемогали от желания. Но они изо всех сил боролись с собой, полагая, что им должно вести себя именно так, а не иначе.
Они сошлись вплотную, отпрянули, обменялись отчаянными взглядами, вновь сошлись, опять отпрянули, замерли. Она вспомнила произнесенные им слова о том, что он ради нее готов на все, но не разделит ее
— Что же нам теперь делать? — спросила она пересохшими губами.
— Не знаю. Я должен подумать, подумать с друзьями. С теткой у тебя проблем не будет? Она не захочет знать, где и с кем ты была?
— Ты тревожишься из-за меня, Уилл, или из-за себя и своих планов?
Он не ответил, только посмотрел на нее. Мгновение спустя Сюзан отвела взгляд.
— Извини, я причинила тебе боль. Нет, приставать ко мне она не будет. Я часто езжу по ночам, хотя и не так далеко от дома.
— Но она не знает, как далеко ты сегодня заехала?
— Нет. В эти дни мы стараемся избегать друг друга. Мы сейчас что две пороховые бочки в одном доме. — Она протянула к нему руки. Перчатки еще раньше засунула за пояс, и ее холодные пальцы сомкнулись на его. — Такое расставание не из лучших.
— Не говори так, Сюзан.
— Говорю. Должна. Как бы все ни обернулось, я люблю тебя, Роланд.
Он обнял ее и поцеловал, а когда освободил ее губы, она наклонила его голову и прошептала в самое ухо:
— Если ты любишь меня, так люби. Заставь меня нарушить данное мною обещание.
Долго-долго у нее не билось сердце: он не отвечал, и она продолжала надеяться. Потом он качнул головой. Один раз, но решительно.
— Сюзан, я не могу.
— Для тебя честь выше любви ко мне? Да? Что ж, пусть так и будет.
— Она высвободилась из его объятий, заплакала, не пожелала заметить руки, которая легла на ее сапог, когда она запрыгнула в седло, — безмолвной просьбы не жечь мосты. Отвязала Пилона и толкнула его ногой в бок. Роланд окликнул ее чуть громче, но она бросила Пилона в галоп и умчалась до того, как спала поднявшаяся в ней волна белой ярости. Он не хотел брать ее после другого мужчины, а когда она давала обещание Торину, то понятия не имела о существовании Роланда. А если так, как он смел настаивать на том, что ответственность за потерю чести и последующий стыд должны лечь только на нее? Потом, лежа без сна в кровати. Сюзан осознала, что он ни на чем и не настаивал. И она еще не успела выехать из апельсиновой рощи, когда коснулась лица мокрой рукой и поняла, что он тоже плакал.
Роланд ехал по пустынной дороге, пытаясь взять под контроль бушующие в нем чувства. Он пытался заставить себя думать о том, как использовать новые сведения, добытые в СИТГО, но мысли его тут же переключались на Сюзан. Дурак ли он, если не взял то, что она сама предлагала? Не разделив то, что она хотела с ним разделить? Если ты любишь меня, так люби. Однако в глубине своего сердца, в той глубине, где особенно ясно звучал голос его отца, он знал, что поступил правильно. И дело тут было не в чести, что бы она там ни думала. Но пусть думает, если хочет. Пусть даже возненавидит его, а потом поймет, сколь велика грозящая им опасность.
Примерно в три часа ночи, уже собираясь повернуть к «Полосе К». Роланд услышал топот копыт, несущийся с запада. Не думая,
Глава десятая. ПТИЧКИ И РЫБКИ, МЕДВЕДИ И ЗАЙКИ
Самый важный день в жизни Сюзан Дельгадо, день, когда жизнь ее круто переменилась, настал примерно через две недели после того, как они с Роландом гуляли под луной по нефтяному полю. С того момента она видела его от силы пять-шесть раз, всегда издали, и они разве что вскидывали в приветствии руки, знакомые, случайно попавшие на глаза друг другу. Но при каждой встрече ее пронзала острая боль, словно кто-то втыкал в нее нож. Она, однако, надеялась, что он испытывает то же самое. Эти безрадостные две недели запомнились ей только одним светлым пятном: пропал страх, что по городу может поползти сплетня о ее романе с Уиллом Диаборном. Сплетня? Да о чем тут сплетничать!
А потом, когда Мешочная Луна уже покинула небо, а Охотничья еще не появилась, ка сказала свое веское слово, налетела, как ураган, и унесла.
Началось все со стука в дверь.
Сюзан как раз закончила уборку, невелик труд, в доме всего две женщины, когда в дверь постучали.
— Если это какой-нибудь лоточник — гони его прочь. — крикнула тетя Корд из другой комнаты, где она перестилала постель.
Но стучал не лоточник, а Мария, ее служанка из Дома-на-Набережной. Пришла она с печальной вестью. Второе платье для праздника Жатвы, шелковое, в котором Сюзан предстояло появиться на ленче во дворце мэра, а потом на Собрании, безнадежно испорчено, и вину за это могут возложить на нее, Марию. В результате ее могут выгнать с работы, а она — единственная опора отца и матери. Это ужасно, ужасно, ужасно. Не сможет ли Сюзан прийти в Дом-на-Набережной? Пожалуйста?
Сюзан смогла, и с радостью. В эти дни она пошла бы куда угодно, лишь бы не находиться с теткой в одном доме, не слышать ее пронзительного, пилящего голоса. Чем меньше времени оставалось до праздника Жатвы, тем меньше она и тетя Корд могли выносить друг друга.
Она оседлала Пилона, который отнюдь не возражал против того, чтобы нести по утренней прохладе двух девушек, и по пути Мария рассказала о случившемся. Сюзан сразу поняла, что с работы выгонять Марию никто не собирается: маленькая черноволосая служанка обожала драматизировать самые прозаические события.
Второе платье для праздника (его Сюзан классифицировала как Синее платье с бисером, первое, для завтрака — Белое платье с высокой талией и рукавами с буфами) держали отдельно от остальных: с ним еще было много работы. Каким-то образом платье оставили на ночь в примерочной на первом этаже, и там его изжевали чуть ли не в лохмотья. Если б в этом наряде ей предстояло появиться у праздничного костра или на танцах после фейерверка, дело действительно бы приняло серьезный оборот. Но Синее платье с бисером предназначалось всего лишь для ленча, и за два месяца, остающихся до праздника, его вполне могли сшить заново. Только два месяца! Когда-то… в ту ночь, когда старая ведьма признала ее непорочной, ей казалось, что до Жатвы еще целая вечность. И вот осталось только два месяца! Два месяца, и ей предстоит лечь в постель мэра. От этой мысли по телу пробежала дрожь.