Колдун. Трилогия
Шрифт:
Сказав это, я отошел чуть в сторону, и разгоряченная толпа стала сужать кольцо, громко что-то выкрикивая. Каждый пытался высказаться. Мне удавалось уловить лишь часть слов, но по всему видно было, что собрание таким раскладом явно недовольно. Еще бы, добровольно отдаться в руки нехристю и богохульнику, неизвестно что таящему у себя на уме. На такое не каждый согласится. Но ставкой в этой игре – собственная шкура и благополучие. Так что выбор не велик. Уверен, что я и без посторонней помощи так разрежу ордынское войско, что прочим удельным князьям останется лишь добить гада.
– Ни князьям, ни новой вере никогда не поклонимся! А придет враг, и ему не станем поклоняться! – кричал мокшанский хадот, тряся длинной седой бородой! – В лесах схоронимся! В Меря уйдем!
– Убьем орду! И ваши земли все возьмем, гнить будете в своих лесах, пока мхом не за-растете! – надрывался коломенский боярин Фома.
– Югом пойдет татарин, – вопил воевода Аким, битый моими братьями Мартыном да Наумом еще в те годы, что был сотником рязанского разъезда. – Не с руки татарину через болота войной идти! У них лошадей – по три на воина!
– Говорят тебе, дураку, что зимой пойдет! – надрывался мокшанский хадот.
– Надо бы посольством навстречу выйти, да самим пригласить татарского князя, пусть прямоезжею дорогой к нам пожалует. Может, нынче его власть? – кричал мордвин Макаш, надрывая глотку. – Не все ли нам равно, кому дань платить? Рязанским да пронским платили, а все одно битыми были! Может, хоть татарский князь нас в покое оставит. Слышал я, что нет ему дела до чужой веры! – продолжил Макаш, злобно косясь на притихших епископов.
– И как вы только позволили, крещеный люд, что нехристь Коварь вам указывает? – гаркнул Никита, козельский боярин. – Жгите его огнем! Кропите святой водой! Убейте и все его припасы меж собой поделите! Вот тогда вам будет сила держать натиск татарского князя!
– Пропади ты пропадом! Бес срамной! – возразил ему Алексий, рязанский епископ. – Да если б не Коварь, никто бы из нас и не ведал, что за беда грядет! А что до святой воды, так ту Коварь у меня из храма берет! Вся его крепость мной лично освящена! Каждый камень в стене православным людом намолен! Коварь хоть и чужой веры, нам не перечит, обрядов оправлять никогда не возбраняет! Рязанское подворье, кафедра в храме его золотом поставлена!
А я ведаю, что золото то честным трудом взято, не разбоем да нечистым словом! Так что не мели чушь, Никита! Постыдился бы слухи пересказывать! – Бережно подобрав брошенный мною к ногам Давида меч, он с поклоном передал его мне.
Я, оценив его поступок, взял меч с ответным поклоном и, вытащив его на треть из ножен, поцеловал сверкающий клинок.
Подав знак стрелкам, чтоб подвели лошадей, я прошел сквозь галдящую толпу к краю поляны. Все как-то сразу немного утихли и обернулись в мою сторону.
– Уходишь, Коварь? Не станешь ждать нашего ответа? – спросил князь Юрий, расталкивая спорщиков.
– Да хоть глотки себе надорвите, а все одно не договоритесь. Пойду я, дел много, как бы успеть все.
– Каждый, кого ты позвал, за свою вотчину печется! За землю, что от предков нам досталась!
– Брат твой Ингвар давно уж с предками пирует,
– Сам же мое войско отбил от стен града! Сам стращал адскими созданиями! Сидеть бы мне давно на Рязанском столе.
– А ты кто есть?! Князь или грязь дорожная? Ты докажи, что право имеешь! Тебе, небось, больше поверят, чем мне! Да и брату твоему, задире Давыду, тоже неплохо бы было подумать, что станет с Муромом, когда татарин придет. Кому, как не тебе, ведомо, что я без причин стращать не стану? Если уж я, колдун, которым вы все меня считаете, от тех татар крепость воздвиг, то уж вам, люди добрые, и вовсе рассчитывать не на что!
– Если правду говоришь, если пожгут они и Муром, и Рязань, и Коломну, и Москву, и до самого Киева дойдут, как тебе ведомо, то что нам останется?
– Ничего, – ответил я спокойно и тихо. – Тому, кто данником станет, в ноги татарскому воеводе поклонится, может, и сохранят жизнь. Дадут ярлык на правление, и будет он как пес на поводке земли свои обеднять все в угоду орде. Но только не вы, князья да бояре.
Вас, тех, кто способен поднять люд да войско, никого в живых не оставят. Я не склонен шутки шутить, чай не скоморох, сведу татарина, с вашей ли помощью, без нее, а все одно земли моими станут.
– Слово у тебя, Коварь, что твое железо, твердое. Но сам посуди, встану я со своей ратью – погибну безвестно. Встану под твои знамена, так все ж безвестно и сгину.
– Твоей рати полсотни людей, что с них проку? Не твоя рать мне нужна, а князь верный.
Знаешь ты, что я слов на ветер не бросаю!
А переступишь в себе гордыню, сможешь подчиниться моему руководству в военном деле, то уж я тебя не обижу. Поверь мне, Юрий, я и карать умею, и наградить могу щедро. Не князь, но мое слово верное, твердое, как ты сам заметил.
То, что тебе под Рязанью досталось, так то, считай, простая трепка. Вот татарина я серьезно бить буду, смертным боем! Еще увидите, как лют я могу стать!
– А случится, что не совладаем?
– Если я не выстою – никто не выстоит.
И пока вы, князья да бояре, будете спорить, кто кому данник и кто кому должен, ордынцы вас по одному всех перебьют, поломают!
Сказав это, я вскочил в седло коня, что подвели мои стрелки, и повернул в сторону дороги. Громко свистнув, я чуть припустил, обернувшись лишь для того, чтобы посмотреть, как онемела оторопевшая знать, когда по опушке леса да вдоль поляны, словно ожившие тени, двинулись вслед две сотни стрелков. Спрятанные под бахромой маскировочных накидок, они все это время окружали поляну, держа почти каждого на ней под прицелом. Окинув долгим взглядом притихшую толпу знати, со страхом озирающуюся вокруг, я громко захохотал, довольный произведенным эффектом, хотя на душе кошки скребли от отчаянья, но в то же время понимал, что надо играть свою роль до конца. Среди этих мерзких рож, искаженных злобой и страхом, только одно лицо было печально. Епископ Алексий не спускал с меня взгляда, шепча молитвы и крестя меня вослед.