Колдун
Шрифт:
– Будешь правду говорить?
Ночные тени шарахнулись прочь, унесли с собой все звуки – наступила тишина, да такая, что любой вздох казался криком. Ничего не понимая, Улита попятилась, приоткрыла рот.
– В чем винишь мою жену, князь? – хрипло произнес Потам.
– Покуда ни в чем не виню, только расспросить хочу. – Продолжая сверлить Улиту темными от гнева глазами, Ярополк даже не обернулся на его хрип.
«Быть беде, быть беде, – колотилось в голове у Варяжко. – Потам любит жену – еще натворит чего сгоряча».
Ярополк качнул мечом перед Улитиными глазами. Лунные блики пустились по лезвию в разгульный пляс. Баба зажмурилась, заскулила.
– Скажешь правду – отпущу с миром, – предложил ей Ярополк. – А нет – в порубе сдохнешь как собака.
– Скажу, скажу, – пискнула толстуха.
Князь убрал меч, приподнял ее подбородок двумя пальцами, вгляделся в серое от страха лицо:
– Привозили ли тебе грамоту из Нового Города? Улита дрогнула. Грамоту? Какую? Мысли запрыгали, сбиваясь, напомнили что-то. Ах да, была береста. Странная, нелепая. Улита ее читала, сгорая со стыда. Писал ей какой-то незнакомый боярин, в гости к себе звал, обещал неслыханные богатства. Ей-то, мужней жене! Сожгла она бересту – боялась, что углядит ее муж и подумает худое. Но зачем Ярополку об этом знать?
Улита стрельнула глазами на Потама. Вон как он могуч да грозен. Ведь клянись не клянись, а не поверит, что грамотка была случайной – она и знать-то никого в Новом Городе не знала, – и решит, что измена была. Как потом в сраме жить?
Она потупилась:
– Ни о какой бересте не ведаю…
– Врешь! – сказал громкий голос. Желая узнать нежданного обвинителя, все обернулись, факелы плеснули светом, озарили молодое зеленоглазое лицо.
– Онох? – удивленно воскликнул Варяжко.
– Ты перед князем, баба! – гневно, выкрикнул болотник. – Правду сказывай!
– Убью гада! – рванулся Потам.
Варяжко повис на друге всем телом, шепнул сдавленно:
– Не лезь. Люди ведают, что Онох на твою жену напраслину возвел. Дай и князю это уразуметь.
Потам шумно выдохнул и замер, исподлобья буравя глазами подлого уного. Никого не стыдясь, тот вышел в круг и остановился возле Ярополка:
– Была береста, князь!
Слезы поползли по Улитиным щекам быстрыми блестящими каплями:
– Ничего не ведаю…
– Ой ли? – насмешливо хмыкнул уный. Ярополк коснулся его плеча, подтолкнул вперед:
– Говори, Онох!
Крадучись, словно лесной зверь, парень двинулся вокруг Улиты, заглядывая ей в глаза:
– Было в травень месяц послание из Нового Города. Писал его Владимир-князь. Предлагал злое дело – убить брата, а в награду обещал тебе весь Новый Город. Ты письмо от всех скрыла, а значит – согласилась.
Варяжко уже слышал этот оговор, потому и не удивился, а Потам дернулся из его рук:
– Что болтаешь?!
Затравленно переводя глаза с мужа на зеленоглазого,
– Нет! Нет! Навет это! Вокруг зашумели.
– А ты откуда о бересте ведаешь? – выкликнул кто-то.
Уный сморгнул, зло сощурился и, не дрогнув, вымолвил:
– Видел я Владимирова гонца. Он мне сказал о грамоте.
Хитро лгал уный. Только Варяжко и не таких хитрецов выводил на чистую воду:
– Где ж нынче этот человек?
– Кто его знает… Наверное, обратно ушел. Варяжко усмехнулся, развернулся к Ярополку:
– Он кривду сказывает, князь! Я Улиту знаю, а муж ее отцу твоему служил, вместе с ним под вражьими стрелами стоял, одной сермягой от холода укрывался. Неужто и его овиноватишь из-за подлого навета?
– Не навет это. Была береста… – перебил кто-то. Тоненько, жалобно. Варяжко споткнулся на полуслове, уставился на девку-чернявку, уже третий год служившую у Улиты. Зачем она влезла в судное дело? Почему принялась подпевать болотнику? Ведь была Улите верной слугой…
Под мужскими взглядами девка смутилась, стянула края наброшенного прямо на исподницу платка.
– Поди сюда, – велел нарочитый.
Она робко подошла.
– Говори!
Девка опасливо покосилась на скорченную у ног Ярополка Улиту.
– Не бойся, – поддержали ее из толпы. – Только правду говори.
– А в таком деле нельзя солгать, – еле слышно вымолвила чернявка. – Человека здесь судят – хозяйку мою. Все знают, я ей худого не пожелаю, а только лжет она – была береста из Нового Города. Я ее своими глазами видела.
Потам вскинул брови, спросил тяжело:
– Жена?
Поднимая пыль, толстуха поползла к нему, ткнулась в ноги:
– Была грамота. От лаготника одного… Боялась я о нем сказывать… Не знаю я его!
– Где береста? – рявкнул Потам.
Улита зашлась плачем, а чернявка прошептала:
– Она ее в огонь бросила…
– В огонь?!
Ярополк подал знак. Сильные руки ратников подняли ревущую бабу на ноги.
Белое лицо Потама повернулось к Варяжко:
– Что же это делается? Кому верить?
– Жене! – Нарочитый белкой метнулся к Ярополку, очутился как раз меж ним и Улитой. – Погоди, князь! Никто бересты той не читал! Никто ведать не может, что там писано. А если не врет баба?!
– Не врет?! Она мне уже трижды солгала.
Ядовитая ухмылка скользнула по тонким губам князя. Варяжко не умом, нутром почуял – Улите не жить. Потам тоже это понял, зашатался.
– Бабу – в поруб, – глухо приказал Ярополк и, глянув на Потама, смягчился: – Ты ничего о сей подлости не ведал, на тебя зла не держу.
Потам отвернулся.
Дикий вопль разорвал предрассветную тишину.
– Нет! Не-е-е-ет! – упираясь ногами в край поруба, визжала Улита. – Ничего я худого не замышляла! Не-е-ет!