Колдун
Шрифт:
Варяжко сел и с ходу начал:
– Як тебе не в гости пришел, разговор есть.
– Ну, ну… – ободряюще улыбнулась Малуша. Тесто в ее ладонях свернулось калачиком. – Хорошо, поговорим, крендельками тебя угощу…
– Твой Савел проходу мне не дает. Ладно, коли бы только делом интересовался – оружием, конями, этим все мальчишки бредят, а то ведь болтает о призраках, о бабьих выдумках.
– Ну и что? – По тону знахарки нарочитый понял: простой взбучкой тут не обойдешься, разговор будет долгим.
– Ты ему голову-то
Скалка шлепнулась на стол перед ним. Грозно сдвинув брови, Малуша уперла в бока пухлые кулаки:
– Выходит, для тебя речи новгородцев – байки пустые?
Варяжко хмыкнул:
– Конечно! Напились мужики браги, двинулись на охоту, вот во хмелю и примерещился им меж деревьев босой мужик в волчьей стае. Брага с людьми и не этакие шутки сотворить может.
– Брага?! – Она расхохоталась. – Ты, нарочитый, не дурак вроде, а такое мелешь! Где ж это видано, чтобы охотник в лес во хмелю шел? А о Волчьем Пастыре я тебе так скажу– верь иль не верь, только бывает, что приживается человек средь волков. Тогда приживается, когда не находит себе места меж людей. Страшно мстит он тогда людскому племени и понемногу сам волком становится. Тогда и появляется вместо человека Волчий Пастырь. И коли видели его новоградские охотники, знать, затаил кто-то смертную злобу на людской род. Помяни мое слово – немало бед еще от него придется принять!
Малуша разошлась вовсю, и Варяжко вдруг увидел перед собой ладную, гладкую бабу, горячую и задорную. Волосы у нее выбились из-под платка, белые руки так и мелькали, а под сарафаном, как рыбы, ходили полные груди. В запале она взяла его за плечо и, что-то толкуя, наклонилась к самому лицу. Жуткое, срамное желание вдруг зацепило нарочитого – взять эту рыжую поперек живота, бросить на лавку, смять, как тесто, и зайтись в поцелуе до беспамятства! Но Варяжко зажмурился, впился ногтями в доску, и желание отпустило.
О чем они толковали? Ах да, о Волчьем Пастыре…
Он шумно выдохнул. По голосу древлянки стало ясно – ее не переубедить.
– Ладно, – сказал он. – Сама думай как хочешь, а мальчишке ум не мути. Я из него воина сделаю, а какой воин получится, коли он с малолетства будет верить в бабьи сказки?
– Дружинника? – Малуша насторожилась. Дружинники у Ярополка жили безбедно, и коли удавалось, то приносили в дом богатую добычу. – Хорошо, нарочитый, больше ни словечка о нежитях не скажу. А только увидишь – от Пастыря этого прибудет бед!
Что с бабой спорить? Варяжко и не стал – ушел. А Малуша слово сдержала, и потихоньку Савел забыл о Волчьем Пастыре. Зато теперь не сводил глаз с оружия и доспехов. Мечтал стать дружинником…
Ярополк вернулся, когда подходил к концу березозол. Прибыл довольный,
На радостях даже выпустил рабов, и они весь день покорно таскали в его кладовые серебряную посуду, дорогие украшения, меха и ковры. Дубрень тоже не был обижен князем – бахвалился одеждой из зуфи и дорогими золотыми подвесками.
День князь отдыхал, а на другой позвал Варяжко.
– Правда ли, что Рогнедина девка, тобой обиженная, в Полоцк утекла? – спросил строго. – Как теперь обо мне невеста подумает? Как в мой дом пойдет, коли даже девку ее здесь обидели, не уберегли?
Варяжко потупился. За его спиной злорадно хмыкнул Блуд. Набравшись наглости, нарочитый соврал:
– Она без обиды ушла! Блажь бабья в голову стукнула, домой захотелось – вот и уехала. А обид никаких не было.
– А я другое слышал, – угрюмо пробурчал Ярополк.
Нарочитый поднял на него глаза. Взгляд скользнул по новым сапожкам князя, по браслетам на его запястьях, по узорным подвескам на поясе, но до лица так и не добрался.
– Не знаю, кто тебе мог иное сказать…
– Ладно, – смягчившись, Ярополк подозвал его поближе. – Я бабами учен, сам ведаю – им не угодишь, как ни старайся. А теперь о делах сказывай. Чай, их немало накопилось.
Стараясь ничего не упустить, Варяжко до вечера перечислял по именам всех, кто наведывался в Киев, докладывал по порядку требующие княжьего решения дела и вышел из княжьего терема лишь к закату. От усталости ноги подкашивались, будто он не весь день сидел в избе, а таскал на спине мешки с песком.
И только направился к дому, как наткнулся на стоящего у ворот Рамина. По грустному виду сотника догадался – что-то стряслось. Думая о своем, Рамин не сразу заметил Варяжко. Нарочитому даже пришлось легонько тряхнуть его, чтоб очухался. Старый сотник вскинул на него печальные глаза:
– Пойдем в мою избу. Дурные вести. Сперва ты погляди, а после уж князю доложишь…
Пока Варяжко шел к избе Рамина, семью потами умылся – передумал обо всем, что могло случиться, но так и не догадался.
Дверь распахнула Нестера. На пухлых девичьих щеках застыли грязные разводы слез.
– Как он? – с порога спросил у дочери Рамин. Девка утерла трясущиеся губы:
– Худо…
В полутьме избы кто-то застонал. Варяжко пошел на стон, но маленькая женская фигурка заступила ему дорогу:
– Не спеши, нарочитый.
– Малуша? А ты-то как тут очутилась?
– Я ее позвал, – признался Рамин. – А она уже за тобой послала. Говорит, ты должен это увидеть.
– Что увидеть?!
– Вот его. – Малуша шагнула в сторону и открыла что-то живое, копошащееся под белыми полотенцами. – Он умрет, как ни лечи, – горько пробормотала в спину Варяжко знахарка.