Колеса фортуны

Егоров Александр Альбертович

Я такой залез в кабину, дверь захлопнул, сижу. Сверху видно все. Х…й, думаю, теперь меня возьмешь. А сам за руль взялся, гляжу — на рычаге передачи нарисованы, что-то шесть или восемь, я и не знал, что столько бывает.

И тут как раз эта кодла вся из помещения вываливает. Уже не поймешь, кто кого мочит, но монтировками мужики машут по делу, сразу видно. Все в крови, кто-то на землю валится. А я вижу, сам Арслан и еще пара уродов к себе в „бомбу“ лезут, и уже внутрь засунулись, только то ли ключа у них нет, то ли что, но завести не могут. И тут меня как что дернуло: они — пехота, а я-то на танке. Я педаль вдавил, как газанул, что дымом все заволокло,

и еще, и еще, потом как-то первую врубил, сейчас за руль посади — и не вспомню, а грузовик как попрет! Руль выкручиваю (он легко крутится, хорошо) — и на них. И вот как дополз до ихней машины, газанул, а она как захрустит, п…дец, такой скрип ужасный, — а потом уже, как стекла полетели, услышал, как эти внутри визжат. И вот, верите или нет, как этот визг услышал, сам заорал и железку еще сильней вдавил. Вот вам, думаю, за брата, вот вам за всех. Дальше мало что запомнил. Помню только — я кричу чего-то, и русские вокруг бегают, орут. Из кабины меня вытащили — а, говорят, ты тоже из этих? Грузовик хотел угнать?

Я, конечно, отмахиваюсь, но их же человек двадцать, и все с монтировками. Все равно прибили бы. Правильно их зовут: дальнобойщики. Уже все, перед глазами все плывет, как нокдаун. Встать не могу.

Как вдруг тут слышу, кто-то кричит: не бейте его, я его знаю! Смотрю, а это девчонка с трассы, помните, Машка. Помните, да? Еще как? Не понял я вашего юмора. Ну, в общем, растолкала там всех, вцепилась, не помню уже, чего говорила, только мужики вроде отстали. Да к тому же смотрят, у тех в „бмв“-то совсем плохие дела. Надо когти рвать, говорят, а то вот-вот менты приедут. Короче, разъезжаться начали. А Машка со мной осталась. Еще, помню, дождь сильный начался, молнии, гром. Повар, оказывается, скорую вызвал. Меня сюда привезли. Больно было очень. Ничего не помню. Просыпаюсь, а тут Макс на меня смотрит. И вы с Костиком. И девчонка эта.

Такая вот х…йня».

Эпизод40. От тюрьмы Шерифа спас повар, который шепнул пару слов по-армянски толстому и носатому фельдшеру «скорой помощи». Фельдшер увез его еще до разбирательства и поселил в уютной палате горбольницы с диагнозом «несчастный случай». Несколько пострадавших дальнобойщиков поместилось в другом отделении. Они помалкивали в тряпочку: видно, сами монтировками намахались всласть. Потерпевших милиция почему-то не нашла.

Но обо всем об этом мы узнали после.

А тогда, выехав с больничного двора, мы снова отправились на Железнодорожную. Уже была глухая ночь. Окна не горели.

— Маринка, тебя к дому? — спросил я, осторожно подъезжая к пустынному переезду.

— Ну, а куда, — печально откликнулась она. — Хотя спать не хочется.

— Вот именно. Поехали за пивом, — сказал Макс. — Сколько дней уже носимся, как подорванные. Надо хоть раз посидеть спокойно. Как раньше.

Судя по всему, Макса тоже накрыла пенная волна ностальгии, и я даже знал, где именно: на задворках больницы, как две капли воды похожей на нашу.

— А что? — повернулся Макс к нашей пассажирке. — Марина, ты ведь не против?

Я смотрел на Марину в зеркало. Она подняла глаза на Макса, и их взгляды встретились. Мне отчего-то стало грустно.

Я развернул машину, и спустя недолгое время мы уже подъезжали к небольшому магазинчику с вывеской «24 часа». Молодая разбитная продавщица, похожая на цыганку, посмотрела на нас иронически. Заполнив трюмы под завязку, мы легли на прежний курс, с приятным стеклянным звоном пересекли железнодорожные пути

и, миновав знакомый ряд темных бараков, заехали на ближайший пустырь. Я заглушил мотор и перешел в кают-компанию.

Было тихо. Костик зажег свечку, и окружающий мир, как обычно, пропал для нас — только слышно было, как в кронах деревьев шумит ветер. Мы несколько минут сидели молча, прихлебывали пиво и — как бы получше сказать? — дружелюбно глядели друг на друга.

— Хорошо, наверно, когда есть свой автобус? — спросила вдруг Марина. — Едешь куда хочешь.

— Да я всю жизнь об этом мечтал, — честно ответил Макс. — Собраться и поехать по трассе. Чем дальше, тем лучше.

— Девчонок катать?

— А то, — усмехнулся Макс, как ни в чем не бывало. Я не удержался и вздохнул. А Костик — тот и вовсе покраснел.

— Парни все такие, — заявила Марина. — Наши местные и те туда же. Хотя автобус купить пока никто не додумался.

— А ты бы согласилась с нами поехать? Если бы мы позвали? — спросил я.

— Что, уже зовете? — она рассмеялась, обошла столик и с очень игривым видом забралась с ногами на наш знаменитый задний диван. Вы скажете — случайно? Хрен там — случайно. И не боялась она ничего, и как будто заигрывала с нами со всеми, и вообще — воля ваша, но мне никогда еще не приходилось оказываться в такой идиотской ситуации. Еще немного, и я сгрыз бы себе все локти и даже пятки.

Макс, похоже, чувствовал то же самое. Они переглянулись с Костиком и вылезли из автобуса отлить (мы тут рядышком, — неуместно сообщил Костик). А пока они в темноте искали подходящие кусты, Марина внимательно посмотрела на меня и спросила очень спокойно:

— Петь, а если нет никакого тайника? Что ты будешь делать?

— Маринка, — сказал я. — Может, этих денег и вообще в природе нет. Да и черт с ними. Я только хотел тебе сказать, что… пусть твоя мать меня не полюбит… когда я вернусь домой, я буду скучать о тебе. Как ни о ком вообще… Я не то говорю?

— Ты не говори ничего. Только не уезжай.

Я вскочил и в одно мгновение оказался рядом с ней. Мне хотелось, чтобы она говорила со мной еще о чем-нибудь, все равно о чем. Я тихонько погладил ее волосы; она поймала мои руки и зажмурилась на одно мгновение, а я замер на целую вечность. Но вечность кончилась, и я услышал:

— А вот это уже совершенно лишнее.

Я мог бы стереть этот кусок текста — вы всё равно не почувствуете разницы, замени я его сейчас каким-нибудь буниным или барбарой картленд, — но, пожалуй, я его оставлю. Потому что я — не слюнявый барин-сочинитель, и не извращенец, спускающий прямо на исписанный лист бумаги, вроде этого француза с его les enfants terribles. Этот отрывок прошлого записан в моей памяти огненными буквами, — что смысла убирать десяток строчек на экране? Вы не услышите от меня никаких жалоб, кроме этой, первой и последней: я не виноват, что девушка, в которую я втрескался по уши, была моей сестрой.

За спиной лязгнула дверь:

— А мы с улицы всё видим, братики-сестрички, — Костика душил смех. Макс молча уселся на свое сиденье и взялся открывать новую бутылку. Он для чего-то повертел ее перед глазами, зажал между колен и вооружился отверткой.

— Маринка, это нечестно, — проговорил он, подцепляя краешек пробки. — Целоваться с братом, когда вокруг так много хороших пацанов.

Тут, верите или нет, моя сестра делает шаг по направлению к Максу, протягивает руку, откидывает выгоревшую челку с его лба, запрокидывает его одуревшую голову и легонько целует прямо в губы.