Колесо Бесконечности

Уэллс Марта

Маскелль выбралась из джунглей как раз там, где дорога, расширяясь, переходила в Лужайку. Именно теперь Предки со свойственным им своенравием сочли, что следует откликнуться на молитвы Маскелль, и дождь превратился в мелкую изморось. Ночная темнота не позволяла рассмотреть Лужайку, но Маскелль знала, что в утреннем свете увидит широкую зеленую равнину, образующую ровный квадрат, словно вырезанный из бескрайнего океана джунглей, покрытую ухоженной густой подстриженной травой, как лужайки парка в Дувалпуре.

Середину равнины занимал массивный прямоугольный барай — резервуар для дождевой воды, окруженный

широкими каменными дорожками. В центре водоема стоял храм ордена Кошана, до которого можно было добраться только по каменному мостику. Конические башни храма символизировали Гору Бесконечности; все пропорции здания, каждый портал, каждая резная деталь стен имели свой особый священный смысл. Во всех многочисленных окнах, вдоль галерей, на перилах мостика горели фонарики. К западу от барая виднелись другие, менее упорядоченные группы огней: это были костры и факелы путников, искавших безопасного приюта в мистической тени храма, а также под охраной его многочисленных стражников. В свете одного из костров Маскелль разглядела фургон Растима и с облегчением перевела дух. Она терпеть не могла оставлять труппу без присмотра, хотя и знала, что актеры сами научились справляться со всеми трудностями задолго до того, как она их повстречала.

«Мне случалось подводить других — наверное, дело в этом».

Маскелль обнаружила, что большинство актеров уже спят в своих сырых фургонах и только Растим подкидывает дрова в костер, а старая Мали, ворча, что-то варит в котелке на ужин. При появлении Маскелль раздались радостные восклицания; Растим, не скрывая облегчения, следил, как она с подозрением начала принюхиваться к содержимому котелка, а ворчание старой Мали стало почти неслышным. Судя по кускам мяса в кипящей похлебке, труппа добралась до Лужайки достаточно рано, чтобы успеть купить свинины у храмовых служителей. В углях запекались и клубни таро.

— Кипяток есть? — спросила Маскелль.

Старая Мали обернула мозолистую руку тряпкой и подняла с углей кипящий чайник.

— Я ж знала, что ты вернешься, — пробормотала она.

— А что, у кого-то были сомнения? — поинтересовалась Маскелль, усаживаясь на циновке, расстеленной на мокрой земле; циновка издала противный хлюпающий звук.

— Да опять Гардик болтал, — пренебрежительно махнул рукой Растим. Ерунда.

— Хм-м… — протянула Маскелль, растирая в ступке ивибру. Потом они со старой Мали, ругаясь друг на друга, отжали сок в чашку, и старуха понесла снадобье в фургон Киллии. Маскелль и Растим остались у костра, устало глядя друг на друга.

— Значит, нам добираться туда еще два дня, верно? — спросил Растим.

— Да, — кивнула Маскелль, рассматривая в свете костра свои руки. Спина ее болела от холода и сырости. Полдесятилетия и два раза по двадцать — не такой уж большой возраст для ариаденцев или кушоритов. А вот для придворной дамы это много, да еще и руки почти такие же мозолистые, как у старой Мали…

— А там будет много народа на представлениях? — с беспокойством продолжал расспрашивать Растим.

— О да. — Правда, «много» — понятие относительное. — Лучше не бывает. И к тому же зрители там щедрые.

— А-а, — довольно уныло протянул Растим, глядя на темную мокрую равнину за пределами круга света от костра. — А как насчет аудиенции у великого жреца?

— Он обратится к

вам. — Маскелль для того и вела труппу в Дувалпур, чтобы предстать перед Посланником Небес, самым высоким представителем духовенства в Небесной Империи.

— Еще два дня… Если дождь не задержит.

— Не задержит. — Маскелль была в этом уверена: Предки шепнули ей словечко. Иногда и от них бывала какая-то польза.

Из фургона Киллии вернулась старая Мали — сгорбленная фигурка на распухших ногах. Она ударила себя в грудь и кивнула. Давно знавшая ее привычки Маскелль поняла: дочка Киллии выпила лекарство и снадобье сразу подействовало: дышать девочке стало легче. Если повезет, лихорадка скоро пройдет, и Маскелль даже не придется вызывать духов-целителей.

Маскелль встала и растерла негнущуюся спину. Есть ей больше не хотелось, не хотелось ни чая, ни даже рисовой водки. И еще ей не хотелось отвечать на одни и те же вопросы, которые станут задавать актеры, как только, учуяв запах еды, вылезут из своих фургонов. Она кивнула Растиму и старой Мали и, хромая, побрела к своему фургону. Он стоял немного в стороне, как и предпочитала Маскелль; быки были выпряжены и дремали над охапками сена. Фургоном в этот день вместо Маскелль правила старая Мали. Когда дождь прекратился, она подняла легкие деревянные боковые панели, чтобы проветрить внутреннее помещение. Маскелль помедлила перед задней дверцей, вглядываясь в темноту. Отсюда должен был бы быть виден храм…

Массивная, увенчанная куполом башня чернела на фоне немного более светлого неба. Ведущий в нее портал в форме полумесяца был еле различим, а резьба на нем — соединенные мужские и женские фаллические символы — совсем терялась в темноте. Труппа по дороге в Дувалпур проезжала мимо нескольких маленьких святилищ, но рядом с настоящим храмом Маскелль оказалась впервые за много — слишком много — лет.

Она двинулась прочь от фургона. Один из быков поднял голову и шумно втянул воздух, когда Маскелль проходила мимо. Храм звал ее — не каменная оболочка, но то, что она должна была изображать, и та сила, которую это сходство давало.

Маскелль пробиралась сквозь мокрую траву, пока не дошла до барая и не вступила на каменную дорожку, окаймлявшую берег. Жрецы Кошана были смотрителями храмов, но на самом деле храмы представляли собой лишь статичные формы. Только Обряд Года благодаря Голосам Предков воссоздавал вселенную в ее истинном облике; особо важным был Обряд Десятилетия.

В этом же году должен был состояться Обряд Столетия.

Маскелль подняла посох над головой. Ее пронизало эхо, отражение Бесконечности, усиленное структурой храма. После всех этих лет храм все же узнал Маскелль.

— Я сегодня помогла еще одному незнакомцу, — прошептала Маскелль, — и никого при этом не убила. По крайней мере не убила намеренно. Вам этого достаточно?

Медленная волна тьмы поднялась по стене храма, гася один за другим фонарики в окнах.

Маскелль опустила посох и шумно выдохнула воздух. Нет, этого не было достаточно…

«И теперь все они будут знать, что я вернулась…»

О, наслаждение силой никогда не умирало — в этом-то и состояло проклятие, ее настоящее наказание, каков бы ни был приговор Карающего. Маскелль покачала головой, сокрушаясь по поводу собственной глупости, и возвратилась в лагерь.