Колесо судьбы. Канон равновесия

Плотникова Александра

— Ну вот, — вздохнул Волк, чтобы хоть как-то отвлечь меня. — Моей одежде опять конец пришел, а у тебя платка нет.

Я шмыгнула носом и подняла на него заплаканные глаза.

— Почему конец?

— Надо же было крыльям куда-то расти. Я ж не думал — тебя спасать или перья распускать аккуратно. Опять твоей матушке работа…

Мы сидели на старом замшелом бревне, сквозь густую темную зелень пятнами пробивалось солнце. Слышался шум ветра в кронах да редкий стрекот лесных птиц. Пахло землей, сыростью, прелыми листьями, травяной горечью и водой. Я, все еще вздрагивая

от пережитого ужаса, с интересом разглядывала длинные маховые перья. Их края были остры настолько, что при неосторожном касании можно было порезаться, а сами они на ощупь больше напоминали металл.

— А у папы такие же бывают, — глубокомысленно изрекла я. — Только совсем серебряные и холодные…

Тут же в памяти промелькнули черные паруса братовых крыльев, и я, содрогнувшись, снова вцепилась пальцами в порванную куртку ифенху.

— Твой брат служит Смерти, — угадал мои мысли Волк. — Ты зачем к нему полезла, когда он еще не отошел от боя? Маар — самый непокорный из Духов и в слиянии со своим Хранителем всегда стремится его одолеть. С Мааром бы ты и обнялась, дуреха.

— Я же не знала, — я опять шмыгнула носом и уткнулась ифенху в плечо.

— Он тоже хорош, мог и головой подумать. А не чешуей на… спине.

Я наотрез отказалась идти домой. Не хотелось, чтобы задавали бесконечные вопросы о том, все ли в порядке и не болит ли у меня чего. Голод был утолен ягодой с ближайшего куста ярицы, жажда — водой из ручейка. Страх отступил, и я тараторила без умолку, выдавая другу все свои нехитрые детские секреты и таская по любимым местам. Волк стоически терпел мою болтливость с выражением снисходительного любопытства на лице. Сколько же выдержки требовалось ему, непривычному к детям убийце и полководцу, чтобы вести себя столь очаровательнодень за днем?

Вернулись мы только к вечеру, причем я по дороге благополучно уснула и доехала до дома на его руках. Сквозь сон до меня доносились голоса, обрывки разговоров, хмурое шипение ифенху на брата и даже на отца.

— При всем моем уважении, Кетар-эрхе, но не мог бы твой сын думать, прежде чем являться в дом, не отпустив боевой одержимости?

— Ишь ты, — голос отца чуть насмешлив, самую малость. — По сердцу, видать, дите-то мое пришлось. Да и она только о тебе и трещит.

Мой ифенху отчего-то споткнулся при этих словах. Я только крепче обхватила его за шею, не спеша просыпаться.

— Много ли ребенку для счастья надо. Я ведь не навсегда здесь. Подрастет — забудет.

Отец отчего-то хмыкнул. И ткнул меня когтем.

— Слезай с Волка и пошли отмываться и ужинать, горе мое. А то ишь, уши развесила. Спит она, видите ли…

Пришлось подчиниться. Я нехотя отпустила Волкову шею и сползла наземь, поплелась за отцом. Ни о каком веселье, разумеется, не было и речи, весь дом стоял какой-то тихий и пришибленный. Я сидела за большим столом на кухне и уже почти расправилась с кашей, когда ко мне подошел Рей.

— Рыська, — негромко позвал он. — Рысенька…

Я вздрогнула и подняла на брата глаза, невольно отодвигаясь подальше. Таким несчастным я его еще ни разу в

жизни не видела. Он ссутулился, невзирая на тяжелые крылья, всегда державшие его спину прямой, уши понуро опустились, а взгляд червонно-золотых глаз был таким тоскливым, что хоть на стену лезь. Огромный, выше многих на голову кхаэль, сам годившийся мне в отцы, готов был чуть ли не на колени пасть.

— Я не хотел тебя напугать, честное слово!

— А ну-ка, вон отсюда пошел.

Я вжалась в скамью, на которой сидела. Мне очень захотелось научиться становиться невидимой, как брат Меф. Волк, злой, как стая загрызней, беззвучно возник за моей спиной и почти сомкнул вокруг меня медленно и аккуратно проступившие вьяве крылья. Ой, что сейчас будет… Я всей шкурой чувствовала, как они готовы сцепиться друг с другом, как их взгляды скрещиваются и лязгают не хуже тех мечей.

— Ты что, Темный, совсем страх потерял? — поинтересовался брат еще спокойным тоном.

— Сам-то больно Светлый? — прошипел в ответ ифенху. — Отойди от ребенка, от тебя Смертью несет, как от некроманта.

«Не надо!», хотела пискнуть я. Да кто бы меня слушал.

— Ты мой Свет не трожь, — глухо бросил Рей. — Какой ни есть, а весь мой.

— Я-то не трону, если ты от ребенка отойдешь, — хрипловатый голос Волка наполнился явной угрозой. — Думай, прежде, чем делать, и желательно, головой а не тем местом, на котором сидишь! А если бы я не успел ее от тебя оттащить?

Это становилось невыносимо. Я вцепилась пальцами в гладкое дерево скамьи так, что когти едва в нем не застряли, закусила клыками губу и отвернулась.

— Я бы ее не тронул!

— Ты — может быть. А Дух?

По столу грохнула сковорода.

— А ну-ка замолчали оба!

Мужчины отшатнулись друг от друга, как будто их огрели плетью. Мама встала между ними, уперев руки в боки и закрыв меня от обоих. Лицо у нее было жесткое, серые глаза метали молнии не хуже грозовых туч.

— Еще хоть слово скажете — и я вас обоих приложу по наглым мордам этой сковородкой! — пообещала она. — Не посмотрю ни на титулы, ни на возраст. Вон с моей кухни, оба! Живо!

Задиры поспешно ретировались, а я уткнулась в мамину юбку, обхватив ее колени руками, и замурлыкала.

— Тебе пора спать, дочка, — мать ухватила меня за руку и повела с освещенной кухни в темень спящего дома.

Ночь раскинула свой расшитый бисером шатер над Кхаалетом, равнодушный голубой Акрей и персиковая Силетла висели в небе двумя светильниками. Их свет казался незначительным и тусклым в сравнении с ровным белым огнем, которым пылали в ночи Колонны, упираясь в небеса. Резвились мелкие Стихийные духи, перезвоном серебряных колокольцев рассыпая в воздухе смех. Гонял теплые летние ветра змей Юдар, собирал облака в тучи. Уставшая от дневного зноя земля нежилась под струями то там, то здесь проливающегося дождя. Спали ее мятежные дети, люди, кхаэли, дрейги, вемпари, бросив суетные дела и на короткое время став абсолютно равными перед Матерью-Хэйвой. Утром дневные беды снова навалятся, разогнав призрачные стайки снов. Снова польется кровь на полях сражений…