Колея к ржавому солнцу
Шрифт:
Обижать Артемьева, с которым Троцкий работал до перехода в отдел угонов, не хотелось, и он кивнул.
– Молодец!.. Только ты угощаешь, лады? В следующий раз выпивка за мной, а сейчас я на мели. Жене все деньги отдал на новую челюсть. Стоматологи, мать их! Вот кем надо было идти работать!.. Люся, нам еще по сто… Этой, что в первый раз была…
Троцкий стащил с головы «пидорку», снял куртку, расстегнул «адиковскую» кофту, бросив их на соседний стул. Взъерошил волосы, облепившие под шапкой голову. Артемьев покосился на его футболку, по темно-коричневой
– Ты в этой майке как баба, вырядившаяся на Восьмое марта. Не рановато?
Костас не успел ответить на провокационное замечание. Барменша поставила перед ними графинчик и рюмки. В графинчике вязко плескалось что-то похожее на нефть. «Эта, что в первый раз была», оказалась не водкой, а финским ликером «коскенкорва салмиакки», тридцатидвухградусной жидкостью со сладко-соленым вкусом «фазеровских» конфет, в которые добавляют нашатырь. Напиток очень на любителя.
– Ты, конечно, парень симпатичный, но уж больно худой, – заметил Артемьев. – Жениться тебе надо, отъесться.
– Жениться? – усмехнулся Троцкий. – Зачем мне это? На каждом столбе объявления с «женой на час».
– «Жена на час»? – переспросил опер. – Ты с ней за час только пососаки устроишь. Кастрюлю борща сварить уже не успеет. А горячее питание – залог здоровья.
– Да наливай уже…
– Ага… Ну, за Эру Милосердия, которая все никак не наступит, – провозгласил Артемьев, держа в руках наполненную рюмку. – Вроде все сидят за компьютерами, жмут на какие-то сердечки, сексом занимаются… этим… виртуальным… И все равно трупы через день. Не успеваем «глухари» оформлять… У вас ведь так же, Костас?.. У каждого студента-первачка теперь по машине…
Внезапно поняв, что Артемьев хорошо поддал до его прихода, Троцкий опрокинул внутрь себя содержимое рюмки, почувствовал, как алкоголь растекается по языку, дразня необычным вкусом рецепторы, а затем проваливается в пустой желудок. Сразу вспомнилось, как точно так же пил этот напиток в пропахшей пивом рякяля в Хаканиеми. Только компания тогда была другая.
Тут будто кто-то уловил его мысли и зарядил мелодию, которую он не слышал вот уже пару месяцев, но все равно узнал с первых нот сыгранного на ксилофоне проигрыша. Еще недавно он почти не разбирался в такой музыке, а теперь – пожалуйста. «Jaga Jazzist» – солнечный сплав джаза и электроники, звучащий так бодро и энергично, как мог бы звучать витамин С теплым майским днем. Но Троцкого музыка скандинавских джазменов-экспериментаторов телепортировала в другое время. В прошлогоднюю осень.
Лучшие дни в его жизни, которые, как часто бывает, сменились самыми плохими.
Он махнул Артемьеву, чтобы тот наливал, и прошел в туалет, где не было слышно музыку жизнелюбивых норвежцев. Заперся в кабинке и постоял, ухватившись рукой за стену, стараясь отогнать разрушительные воспоминания. Если им поддаться, запланированной «соточкой» обойтись не получится.
Выждав несколько минут, чтобы композиция наверняка кончилась, вернулся в бар,
– И где ты ходишь? У тебя трубка звонила.
Присаживаясь, Троцкий достал из кармана куртки мобильник.
Что это? Финал «Битвы экстрасенсов»? Телепатия? Совпадение?
Пропущенный звонок был от нее.
Сколько времени они не общались? И вдруг Инга звонит ему прямо сейчас, когда он про нее вспомнил. Мысль и вправду материальна?
Не зная, как поступить, Троцкий повертел телефон в руке. В «Копах» вдруг стало душно и тесно, будто бар уменьшился в размерах. Молча прихлопнув свою рюмку, спросил у барменши:
– Люся, сколько с меня?
Расплатился, оставив немного чаевых.
– Уже пошел? – спросил пожилой опер. – Я думал, повторим.
– Олегыч, извини, пора мне…
Он хотел придумать причину своего бегства, но Артемьева это не интересовало. Он устало уронил взгляд на дно рюмки и так и просидел, пока Троцкий одевался.
– Бывай, Олегыч, – тронул его Костас за плечо и кивнул барменше.
Промозглая улица обрадовалась еще одной жертве, которой можно швырнуть в лицо ледяной моросью. Натянув шапку по самые брови, он свернул к метро и шел, рассматривая дисплей трубки, пока не наткнулся на «паралимпийца» со скрипучим голосом.
Уже у самой «Чернышевской» Костас остановился на красном сигнале светофора. С раздражением нащупал убранный в карман телефон, потрогал пальцами выпуклые кнопки.
Не надо этого делать сейчас, когда вроде бы все зажило. Точно не надо. Будет больно. Из-под сорванных струпьев начнет сочиться теплая кровь.
Поток машин, разбрызгивающих грязную жижу, несся мимо отступившего от края тротуара Троцкого. Сидящим в этих автомобилях людям было плевать на него самого и на то, что сейчас творилось у него внутри.
Тогда ему тоже наплевать.
Он вытащил трубку, разблокировал клавиатуру, выбрал нужную строчку на экране. Больше не раздумывая, нажал кнопку вызова. Когда на том конце ответили, услышал:
– Алло.
И спросил:
– Привет, звонила?
– Да. Привет, Костя. Решила, не берешь трубку, потому что не хочешь со мной разговаривать…
– Это ты ерунду решила… Как ты? Что-то случилось?
На другом конце связи вроде как усмехнулись. Костас зажмурился, представляя ее лицо в этот момент. Ее глаза. В груди заныло.
– Сразу видно, что ты сыщик… Случилось. Нужна твоя помощь.
– Что такое?
Она несколько секунд поколебалась, потом спросила:
– Можешь подъехать, Костя? Тут… В общем, не телефонный разговор…
В голосе звучали просительная интонация и тревога, что он вдруг откажет. А он не мог отказать.
Так Костас и очутился во всем этом дерьме. Всего-то перезвонил и задал вопрос:
– Где ты?
Впервые он увидел ее на свадьбе, которую играли, согласно обычаям рудиментарного в двадцать первом веке крестьянского уклада, во второй половине сентября.