Коллекция
Шрифт:
С английской булавкой, продетой через центр.
Андрей толкнул пальцем третью раковину, присмотревшись поближе. Розовый пластиковый конец булавки резко выделялся на фоне коричневой раковины и зеленого пузырящегося тела. Он встал. У него никогда не было большой любви к улиткам, он даже сам сыпал на них соль в детстве, но он никогда не был настолько жестоким, чтобы насадить одно из существ на булавку. Он не мог понять, почему Барбара прилагала особые усилия, чтобы пытать одного из них, какое удовольствие или цель она может получить от такого действия.
И
Между сурком и улитками ощущался некий формирующийся ритуализм, который ставил Эндрю в крайне некомфортное положение. Он пожалел, что увидел на столе записку, пожалел, что пришлось проводить это расследование. Раньше он всегда звонил заранее, прежде чем вернуться домой. Даже в тех редких случаях, когда он уходил с работы больным, он звонил Барбаре сообщить, что возвращается домой, полагая, что такое заблаговременное уведомление является примером обычной вежливости. На этот раз, однако, он не позвонил домой, и он не знал, почему этого не сделал.
Он пожалел об этом.
Монтейт.
Может быть, в конце концов, это было не имя любовника. Возможно, это какое-то своего рода заклинание или колдовские чары.
Теперь он стал сходить с ума.
Где же Барбара? Он вышел из дома, посмотрел вверх и вниз по улице в поисках ее машины, ничего не увидел. Ему хотелось забыть увиденное, зайти внутрь, включить телевизор и ждать, когда она вернется домой, но узел страха в животе сопровождался болезненным и нездоровым любопытством. Он должен был знать больше, он должен был знать, что происходит на самом деле — хотя он не был уверен, что этому есть какое-то разумное объяснение.
Ему пришла в голову мысль, что все это ему кажется, что он галлюцинирует. Он ушел с работы из-за сильных спазмов в животе и диареи, но, возможно, ему было хуже, чем он первоначально думал. Может быть, у него не было гриппа — может быть, это приступ полноценного нервного срыва.
Нет. Было бы обнадеживающим и приятным узнать, что что-то не так с ним, а не с Барбарой, что это безумие было у него в голове, но он чувствовал, что это не так. Его разум функционировал правильно, на полную мощность. В гараже действительно был изуродованный сурок, на тротуаре треугольник измученных улиток, в спальне пустой дневник с одним словом на одной странице.
Монтейт.
Были ли другие следы, которые он пропустил, другие улики… нестабильности Барбары? Он считал, что, вероятно, есть, и что он сможет найти их, если будет достаточно внимательно искать. Он обошел гараж и вышел на задний двор. Все выглядело нормально, как всегда, но он не доверял этому первому поверхностному впечатлению. Он прошел мимо ряда крытых пластиковых мусорных баков, пересек недавно подстриженную лужайку и направился в сад Барбары. Он посмотрел на ветви лимонного дерева, смоковницы и авокадо. Он осмотрел ряды редиски, раскидистые тыквенные растения. Его взгляд уже переместился на сложенный на зиму садовый инструмент позади гаража, когда его мозг зафиксировал
Он отступил назад, изменив направление и угол обзора, и затем он увидел ее.
В углу двора, рядом с забором, почти скрытая кукурузой, стояла маленькая грубая хижина, сделанная из палочек от эскимо.
Он уставился на квадратное строение. Там была маленькая дверь и маленькое окно, крошечная дорожка из гальки, проложенная по грязи прямо к входу в миниатюрное здание. Дом был размером примерно с обувную коробку и плохо построен, даже отсюда виднелись шарики клея, используемые для крепления кривой крыши.
Это сделал кто-то из соседских детей или Барбара? Эндрю не был уверен. Он прошел по траве и остановился перед хижиной. Присел на корточки. На передней стене были карандашные пометки — лёгкие наброски ставней по обе стороны от двух окон, кусты, нарисованные рядом с дверью.
Слово Монтейт, написанное на почтовом ящике почерком его жены.
Барбара построила дом.
Он прищурил один глаз и заглянул в открытую дверь.
Внутри, на грязном полу, лежала пустая раковина улитки, проткнутая булавкой.
Он снова почувствовал страх; еще больше испуганный, чем он ожидал, навязчивой абсурдностью действий Барбары. Он встал и увидел на кирпичном заборе перед собой фиолетовую полосу граффити. Он моргнул. Там, над домом из палочек эскимо, на кирпичной стене, наполовину скрытый виноградной лозой и стеблями кукурузы, виднелся грубый цветной эскиз. Рисунок был просто и примитивно нарисован, линии кривые и прерывистые, и он бы приписал его происхождение ребенку, если бы не объект иллюстрации.
Он сам.
Он отодвинул виноградные лозы и отступил назад, чтобы лучше рассмотреть и получить общее представление. Если смотреть под этим углом, было очевидно, кто был запечатлен на этом изображении. Расстояние сглаживало неровные изгибы карандаша, которые появлялись на каждом оштукатуренном стыке кирпича, придавая целостность грубым колебаниям линий. Он смотрел на свое лицо, упрощенное до карикатуры и увеличенное в пять раз. Редеющая линия волос, густые усы, тонкие губы — это были наблюдения взрослого, переведенные на художественный язык ребенка.
Барбара нарисовала эту картину.
Он заметил пятна грязи на кирпиче на фоне его лица, куда, очевидно, бросали комья грязи.
Его мучил вопрос: почему? Почему она все это сделала?
Он опустился на четвереньки и пополз по саду, подпитываемый собственной одержимостью. Здесь было еще что-то. Он знал это. И он найдет это, если будет продолжать искать.
Ему не пришлось долго искать.
Он перестал ползать и уставился на кошачью лапу, торчащую из хорошо вспаханной земли под самым большим томатным растением. Лапа и связанная с ней часть ноги была специально расположена и направлена вверх. Засохшая почерневшая кровь просочилась в серый мех между сомкнутыми и скрученными подушечками пальцев.