Колодец пророков
Шрифт:
Майор Пухов смотрел в нетронутый глаз Нура и видел низко летящие вертолеты, поливающие гулийские селения железным огнем; бредущих в ночи по лунным дорогам гулийских старух, которых на блокпостах принимали за привидения и на всякий случаи расстреливали; искалеченных гулийских детей; оставленные жителями, разграбленные войсками дома; перетертые танковыми гусеницами в грязный кисель гулийские поля; кладбища виноградников; горящие нефтепромыслы; плывущие по горным рекам, объеденные рыбами трупы.
Много раз майор Пухов задавался вопросами – почему Россия не может покорить Гулистан? И, если не может покорить, почему не хочет оставить гулийцев в покое, уйти из Гулистана? Иногда он спрашивал об этом самих гулийцев (перед смертью люди, как правило, говорят что думают), но их ответы его не удовлетворяли. Не вполне удовлетворяли его и ответы русских, утверждавших, что воюют в Гулистане за единую и
«Эта война, сынок, не может завершиться до выяснения одного любопытного обстоятельства, – заметил как-то в баньке на Лубянке генерал Толстой. – Ты знаешь, что я – убежденный старый миротворец, но в данном случае речь идет не о мире, а о воле к жизни. Воля к жизни, сынок – это непринятие навязанных извне условий существования, в нашем случае – рабства. Для России проиграть гулийскую войну равносильно склонить покорно выю, лечь под населяющие ее нерусские народы, вернуться во времена Золотой, Синей и какой-то там еще Орды. Для гулийцев, сынок, выиграть эту войну – значит опустить Россию, превратить ее в б…ь, дающую всем и каждому по первому намеку. Тайна номер один этой войны, сынок, заключается в том, что гулийцы воюют не за независимость своего государства – им ее предоставят, как только они согласятся ее принять от русского правительства; не за свободу – все эти годы у них ее было в избытке; не за демократию – у них феодально-племенные отношения, они срать хотели на западную демократию; а исключительно против России, как материальной и духовной – пока еще – реальности. Мы не можем их победить, сынок, потому что едва ли не половина населения России – национальная принадлежность здесь не имеет значения – ненавидит Россию точно так же, как гулийцы. Тайна номер два этой войны, сынок, заключается в том, что Россия в Гулистане воюет за себя против себя сама с собой. И, похоже, терпит поражение…»
Пухов втолкнул руководителя службы безопасности Республики Гулистан Нурмухамеда в кабинет руководителя казино мотеля «Глория» Гелисхана, усадил в кресло по центру кабинета, прикрутив руки Нура к спинке кресла прихваченным из будки охраны электропроводом. К недостаткам электропровода можно было отнести его плохую завязываемость – он нечетко держал узлы. К достоинствам – что при подключении к источнику электричества провод, не теряя функции веревки, возвращал себе функцию отменного проводника электричества.
Впрочем, майор Пухов чувствовал, что все это без толку. Похоже, Hyp принял твердое решение уйти к Аллаху, не тратя слов на майора Пухова.
Пухов почувствовал странную потребность оправдаться перед Нуром, хотя и не сомневался – окажись он во власти Нура, тот поступил бы с ним аналогичным образом. Майор Пухов был в этой жизни кем угодно – убийцей, диверсантом, шпионом, верным цепным псом и псом блудливым и неверным, – но никогда не был холодным, равнодушным палачом.
– Ты же не хочешь, – неожиданно для себя самого майор перешел на гулийский язык, – чтобы я казнил всех подряд подвернувшихся под руку гулийцев? Что с нами случилось, Hyp? Ты помнишь ту ночь в Исламабаде?
…В последних числах августа 1984 года они взрывали штаб-квартиру афганского полевого командира, бойцы которого незадолго перед этим уничтожили в ущелье советскую колонну. Штаб-квартира находилась в старой английской вилле на окраине Исламабада. Ее охраняли не афганцы, а пакистанские коммандос из спецподразделения «Черный аист». Пухов снял четверых из снайперской винтовки с глушителем и прибором ночного видения и сквозь прибор, превращающий ночной воздух в зыбкую зелень, напоминающую пронизанную солнцем морскую воду, наблюдал за Нуром (тогда капитаном советской армии Нурали Мехмедовым), достававшим из рюкзака мины и размещавшим их по периметру здания. Hyp устанавливал последнюю – под крыльцом – когда дверь вдруг открылась. На крыльцо вышел парень в традиционных белых подштанниках. К счастью, он был без оружия, если не считать ножа, который парень мгновенно выхватил из подштанников и – прежде чем Пухов поймал его в прицел и нажал курок – успел всадить по самую рукоятку в плечо Нура. Hyp сумел отползти в кусты. Парень же, надо думать, не без шума, как-то кинематографически растянулся на крыльце башкой вниз, а босыми ногами в традиционных подштанниках вверх. Собственно, дело было сделано. Джип с радиопередатчиком стоял в ста метрах от виллы в зарослях граната.
Когда Пухов укладывал Нура на заднее сидение джипа, в окнах штаб-квартиры вспыхнул свет, послышались глухие удары в дверь, пронзительно зазвенели разбиваемые стекла. Пухов, как огненным с летящим каменным рисунком одеялом, накрыл лишние внутренние, уже не имеющие значения звуки взрывом, погнал джип прямо по гранатовым кустам в сторону шоссе. «О Господи, – помнится, произнес, привинчивая на джип дипломатические номера, экстренно вызванный из советского посольства человек, которому Пухов поручил раненого Нура, – вы что, неслись по спящим? (В Исламабаде люди, как и везде в Пакистане, спали прямо на улицах.) Весь передок в крови!» «Это гранатовый сок», – ответил Пухов, усаживаясь в посольскую машину, которая, впрочем, уже была не посольской, а частной и принадлежала имевшему в Пакистане вид на жительство турецкому коммерсанту, каковым с этой минуты имел честь быть майор Пухов…
– Ты говоришь не на своем языке, майор, – все же нарушил молчание Hyp.
– Разве я плохо говорю по-гулийски? – удивился и даже немного обиделся Пухов.
– Ты говоришь по-гулийски, как выходец из Казахстана, – ответил Hyp, – в данный момент, – сплюнул на ковер, – гораздо внятней, чем я. Но я имел в виду другое. Ты пытаешься говорить как человек, а это не твой язык, майор.
– У нас мало времени, Hyp.
– У тебя, майор, – облизал разбитые губы руководитель службы безопасности Республики Гулистан. – У меня сколько угодно. Впрочем, если ты спешишь… Я не отдавал приказа расстрелять твою мать. Но сейчас, думаю, должен был его отдать. Я вообще не знал, что она погибла. Но если операцией командовал я, значит, несу ответственность тоже я. Считай, что ее убил я, майор. Я горжусь тем, что мне выпала честь уничтожить мать врага номер один гулийского народа! Я не скажу тебе, что произойдет в Москве. Узнаешь по радио. Скажу только, что даже тебе уже ничего не удастся изменить! Мотель и казино «Глория», майор – это периферия операции. Генерал Сак убит в результате прямого попадания танкового снаряда. Мне нечего к этому добавить. Ты должен верить российскому радио – самому правдивому радио в мире!
– За что вы так ненавидите Россию? – спросил Пухов, понимая, что оказался в тупике, и не видя выхода из тупика.
– Не отождествляй себя с Россией, майор, – с презрением ответил Hyp, – ты имеешь к ней такое же отношение, как я к Марсу. Ненависть – неуместная категория для ситуации, когда волк голоден и видит перед собой ослабевшее животное. Да, может быть, Мы напали слишком рано, но мы сумеем продержаться до подхода стаи. Дело не в России и Гулистане, майор, а в том, что Россия кончилась, хотя еще и вые…я, сучит во земле ногами. Это судороги. Мы не убийцы, не палачи России. Мы – могильщики, которых, может быть, вызвали слишком рано. Я говорил генералу Саку, что не следует лезть под бьющееся в агонии тело – раздавит. Но он сказал, что если отворить кровь, дело пойдет быстрее…
– И вы тонете в русской крови, – произнес майор Пухов, с грустью глядя на «Fovea».
Продолжать разговор не имело смысла.
– Может быть, – усмехнулся Hyp, – но ты утонул в ней раньше, майор. Ты давно дышишь не легкими, не воздухом, как человек, а жабрами, кровью, как… Тогда я не верил. Ты убил трех своих товарищей в пустыне под Кандагаром! Ты пил их кровь – русскую кровь, майор, иначе бы ты не протянул столько под палящим солнцем! Называли и сумму – сто миллионов долларов, которую ты взял на том караване. Ты – богатый человек, майор, отдохни, перейди с крови на квас. Но ты не можешь, – с отвращением посмотрел на Пухова Hyp. – Ты не дьявол и не сверхчеловек, майор. Ты просто очень – бесконечно – плохой человек. Но, к сожалению, этим мир не удивить. Ты говоришь – Россия, а я слышу – кровь и деньги! И я готов тебе доказать, что ты… – Hyp произнес худшее, крайне редко употребляемое гулийцами ругательство. По гулийским обычаям употребление его означало прямую (немедленную) кровную месть со стороны того, в чей адрес оно было произнесено. Оскорбленными считались все члены семьи (в данном случае Пухова). Ответственность же за оскорбление несли все (невзирая на пол и возраст) члены семьи руководителя службы безопасности Республики Гулистан.