Колодец старого волхва
Шрифт:
— Чего она там бормочет? — опасливо заговорили люди вокруг. — Еще наворожит чего! Гоните ее прочь!
— Да уймитесь вы, будет лаять-то! — прикрикнул на них молодой кузнец. Кузнецы были первыми и любимыми учениками Сварога, небесного кузнеца и отца всех ремесел. Среди ремесленного люда кузнецы считались сродни волхвам и меньше других боялись нечисти и нежити.
— Ты скажи ему, что мы не со зла, ненароком, — примирительно, словно прося прощения у мертвеца, обратился кузнец к Чернаве. — Знали б, не копали бы там, пусть бы лежал в покое. Тоже ему мало радости — в чужой земле лежать…
Чернава кивнула, не поднимая век, и продолжала шептать. Несмотря на опасения, никто не мешал ей, признавая за ней право помолиться за соплеменника.
Вскоре
Иоанн помолился над костями, окропил их святой водой и велел засыпать могилу.
— Идите с миром, сынове, к работе своей, — сказал он белгородцам. — Не будет вас тревожить дух убиенного.
— А может, честный отче, плетнем его осиновым огородить? Для крепости? — спросил старый кузнец.
— Не надобно. Крест животворящий ему путь загородил.
Белгородцы принялись за работу, но вяло, неохотно. То и дело кто-нибудь озирался, словно боясь, что злобный мертвец подкрадется со спины. Надежа расхаживал вдоль валов, пошучивал, стараясь подбодрить своих работников, но сам с трудом сохранял бодрый вид и невольно хмурился.
— Не хмурься, батько! — уговаривали его Мед-вянка и Зайка, гулявшие за отцом по заборолу. — А то и нам смутно глядеть на тебя!
— Так-то вот, горлинки мои! — сказал им Надежа. — Мы-то мнили, на чистом месте новый город князь ставит, а оно не чисто! Сколько билися-ратилися за сию землю — нам ли ею володеть, города ставить да пашни пахать, или печенегам табуны гонять. Сколько крови здесь пролито, сколько костей схоронено — и не узнать! А узнаешь — и не тот еще страх возьмет!
Несмотря на молитвы Иоанна, весь город был сильно напуган костями в овраге. Весть о страшной находке уже разлетелась по всему городу, всех приведя в трепет, и каждой матери мерещилось, что враждебный дух чужого мертвеца уже заглядывает в ее окошко, тянет жадные когти к ее детям. На Чернаву и ее сына стали коситься еще злее, как будто и они здесь чем-то виноваты.
Уже назавтра старые бабки, шамкая беззубыми ртами, толковали по углам, будто слышали ночью вой печенежского упыря и видели его черную косматую тень. Дети в сладком ужасе прислушивались к их бормотанью и крепче сжимали в ладошках обереги, которые им матери повесили на шею, — кусочки янтаря, кремневые стрелки, звериные зубы, маленькие мешочки с плакун-травой и одолень-травой. Взрослые отмахивались от этих разговоров, но даже у самых смелых было смутно на душе.
— Христово слово, оно, может, и сильно, — приговаривали белгородцы, недоверчиво качая головами. — А вот волхвы наши знают слова крепкие, верные… Обережу бы не худо попросить…
Старый волхв Обережа жил в детинце, поблизости от деревянной церкви, как ни досадно было епископу Никите такое соседство. Когда шесть лет назад князь созывал и собирал людей для заселения вновь основанного города, Обережа пришел сам, незваный. Люди вырыли старику землянку, и он стал тихо жить в ней, помогая людям целебными травами, заговорами, советами. Он указал место, пригодное для рытья колодца, и сам поселился возле него. Источ-ники издавна почитались славянами, и в Белгороде, где не было святилища, все пестрое население дружно признало колодец главным священным местом. Обережа сам возвел над драгоценным источником
— А отчего у тебя, волхве, такой глубокий колодец? — бывало, спрашивали у Обережи. — Разве ближе нет воды?
— Оттого глубок мой колодец, что глубока земля наша матушка, — отвечал Обережа. — Велика ее сила, богатства ее немерены — сколько ни черпать их, вовек не вычерпаешь.
Когда несколько лет спустя в Белгороде появился епископ Никита, он первым делом потребовал изгнания волхва. Но белгородцы дружно вступились за Обережу. Они помнили, что открыл воду в детинце именно он, и от хранителя священного колодца зависело в их глазах благополучие всего города. Тысяцкий Вышеня и сам так думал, а князь Владимир, к которому епископ воззвал о помощи, велел оставить волхва в покое: тот хорошо лечил белгородскую дружину и воодушевлял жителей города-щита на упорную борьбу со степняками. Тех служителей древних богов, кто не противился его делам, Владимир-Солнышко не считал своими врагами. И Обережа остался жить в детинце возле колодца, в нескольких десятках шагов от нового двора епископа Никиты. Епископ быстро выстроил деревянную церковь в честь святых апостолов, и Белгород процветал, охраняемый крестом и священным колодцем. На третий день после того, как в овраге открыли печенегову могилу, с десяток жителей Окольного города пришли рано поутру на двор к Обереже. Привел их Шумила — кузнец меньше всех прочих был склонен признавать нового Бога. Тысяцкий терпел Шумилу только за то, что в вечно беспокойной степи умелый оружейник был важнее, чем иной усердный христианин, каких, по правде сказать, водилось немного, и то больше среди купцов и бояр.
— Помоги, старче! — кланяясь низко, как не кланялся и тысяцкому, принялся от всех просить Шумила. — Детей наших мучат всяку ночь Намной и Полуночница, бабы не спят от страху, от печенежского упыря! Помоги беду прогнать!
— Слышал я про беду вашу, — Обережа кивнул. — Печенега, говорите, в овраге нашли схороненного?
— Нашли, нашли печенега! — на разные голоса подтвердили белгородцы. — С конем и с оружием!
— С конем, говорите? Стало быть, погребен со всей честью?
— Погребен-то погребен, а мы его потревожили! Болгарин-то свое над ним помолил, да вишь, бродит по ночам нечистый дух, нет покою! Как бы он теперь не наделал бед!
— Не наделает, — успокаивающе сказал Обережа и поднялся, взял свой высокий посох с медвежьей головой, прислоненный к стене дома. — Подите скажите по улицам, чтоб собрали какого ни есть угощенья и несли к яругу. Я и сам сей же час иду.
Скоро встревоженные женщины потянулись с улиц детинца и Окольного города за ворота к оврагу. Каждая несла с собой лепешку, или каши в плошке, или молока в горшочке, или репу. Не жаль было отдать даже весь свой небогатый обед, лишь бы откупиться от грозящего зла.
Приметив эти приготовления, сам епископ Никита явился в гридницу к тысяцкому.
— Погляди, воеводо, на город твой! — воззвал он к Вышене. — Старый обоялник, что твоим попущением в детинце живет, бесовское волхованье затеял! Отвращает он народ от правой веры! А ты глядишь только, как он весь город за собою в бездну влечет!
— Не стращай меня, отче! — с неудовольствием отозвался тысяцкий. Ему было неприятно ссориться с епископом.
— Ведун-то вас не обидел — дорогу дал, вперед пустил! — смело вступила в беседу боярыня Зорислава. Она не одобряла привода на Русь чужого бога и не скрывала этого. — Вы над костями теми свою службу отслужили, а мертвеца не уняли — весь посад теперь дрожмя дрожит!