Колодец старого волхва

Дворецкая Елизавета Алексеевна

— И эта из Мала Новгорода? — с задорным изумлением воскликнул он. — Как же печенеги такую проглядели?

— Нет, эта наша, белгородская, — ответил Явор, словно невзначай заслоняя собой Медвянку от загоревшихся глаз Разгона. Сам он только теперь о ней вспомнил, и вид ее заставил его наконец перевести дух — отбились, слава Перуну!

А Медвянка, даже не замечая Разгона, устремилась к Явору, но остановилась шага за три. Ей хотелось броситься к нему, прикоснуться, убедиться, что он жив и здоров. Но блеск кольчуги и остатки жесткого напряжения битвы в его лице пугали ее, она не решалась подойти ближе. Это опять был новый Явор — непримиримый воин, несущий смерть врагу.

— Что, напугалась? — спросил у нее

Явор. Ушедший печенег занимал в его мыслях гораздо больше места, чем Медвянка, но с ее появлением ему пришлось потесниться. — Не бойся, обошлось. Вон наши живы все. Сейчас домой тронемся.

Он стал стягивать кольчугу — после битвы, под ярким солнцем, в ней было слишком жарко. Свернув ее и сунув снова в седельную сумку, Явор вытер взмокший лоб рукавом. Подойдя, Медвянка молча протянула ему платок. Поистине сама богиня Макошь соткала его: ни один из Медвянкиных платков не переживал еще столько приключений. Явор усмехнулся, взял ее руку с платком и приложил к своему лицу. Прохладная ладонь девушки совсем успокоила его, он пришел в себя, обрел равновесие духа, отличающее названых сыновей Перуна. Подхватив Медвянку на руки, Явор снова посадил ее на коня.

Гриди уже переловили хазарских коней, посадили на них пленников со связанными руками, связали им ноги у коней под брюхом. Самый длинный ремень понадобился для коротких ног купца. Он все причитал, негодовал, грозил пожаловаться воеводам, посадникам, самому князю, но никто его не слушал. Держа коней с хазарами на ремнях, гриди тронулись в путь вслед за Явором и Разгоном. Малоновгородцы боязливо оглядывались на пленников и старались держаться от них подальше. На месте битвы остались лежать в траве штук семь трупов степняков, несколько убитых коней, с которых сняли седла и сбрую. Хоронить их — забота воронья, а отряд поскакал через степь на полуночь, к Белгороду.

Дорогой Разгон почти не закрывал рта — рассказывал о делах Васильевской дружины, о поездках в дозор, о своей жене. Явор почти не слушал друга, не разговаривал даже с Медвянкой. Его мучили досада и стыд из-за упущенного печенега. Торговые гости нередко торговали и сведениями о городах и войске, но раз знатный печенежский батыр нанялся к хазарскому купцу простым воем — значит, ему очень нужно было знать, что делается на Киевщине. Видно, хазарину и печенеги не слишком доверяют, если его сведений было мало и обладатель почетного воинского пояса отправился в навороп сам. Конечно, он теперь знает, что князь Владимир с дружиной ушел в днепровские верха. И ускакал, увез хану Родоману эту радостную весть! Сам себе Явор казался слабым неумехой, неученым отроком. Бранеяру из Перунова Ирья стыдно и глядеть на него! Куда ему до Владимировых детских, до рыкарей, которые в одиночку разметывают сотни! Уж Рагдай Удалой или Светло-яр Зови-Гром не упустили бы печенежского наворопника, а везли бы его сейчас, как мешок через седло, приложенного о землю до полного бесчувствия. Явор готов был с досады кусать свой щит, как варяжский рыкарь-берсерк, — видел однажды, еще отроком.

Белгород был уже недалек, и Медвянка вздохнула с облегчением. Вопреки ожиданию, пережитый в степном перелеске ужас почти вернул ей прежнюю веселость. Там, где другой еще долго перебирал бы пугающие воспоминания и рисовал бы себе еще более пугающие возможные последствия, Медвянка бурно радовалась избавлению, видя в нем подтверждение того, что она — любимица богов и ничего плохого с нею не может случиться.

И то, что рядом с ней был Явор, делало ее радость еще более полной. Его воинское умение и присутствие духа не прошли мимо ее внимания. Теперь она знала, что обе свои гривны он получил по заслугам. Хвалебные отзывы о нем отца, тысяцкого и прочих, от которых она раньше отмахивалась, теперь казались ей верными и даже недостаточными. И с чего она, в самом деле, взяла, что у

ее жениха должно быть белое лицо и правильный нос? И со своим лицом, которое так обожгло степное солнце, Явор оказался на удивление хорош на своем месте, лучшего Медвянка и придумать не смогла бы. Теперь она радовалась его любви, гордилась ею и хотела бы получше закрепить ее за собой. Пожалуй, таким мужем и сама Забава Путятична загордилась бы! А в глубине ее сердца шевелилось тревожное сомнение: а вдруг он передумал? А вдруг он так обиделся, что больше не хочет брать ее за себя? «Я тебе не кощунник, по три раза одно запевать не стану! » — вспоминались ей его слова, случайно услышанные в гриднице. Украдкой оглядываясь, Медвянка видела, что лицо Явора хмуро и сосредоточенно, и не решалась даже обратиться к нему. Поистине сильно переменили их эти три дня!

Еще издалека завидев с заборола подъезжающий отряд, возросший почти вчетверо и включающий пленных степняков, белгородцы открыли ворота, и всю дорогу через Окольный город к детинцу народ валом валил следом. Предупрежденный тысяцкий тоже велел открыть ворота, челядинцы сразу приняли коней, пленных хазар отвели в пустую клеть и заперли там. Явор и Разгон пошли в гридницу, за ними два гридя вели купца. От долгой скачки и испуга он совсем ослабел и еле передвигал ноги; гриди почти несли его, браня за непомерную тяжесть. Медвянка увязалась следом — ей было любопытно поглядеть, чем все кончится, и не хотелось так скоро уходить от Явора.

— Здоровы будьте, соколы! — приветствовал их Вышеня. — Вы кого приволокли? Полон взяли? Эй, огня!

Уже сгустились сумерки, в гриднице было темновато. Челядинцы принесли факелы, огненный отблеск упал на лицо хазарина. Тот зажмурился и закрыл лицо рукой.

— А, Соломоне! — воскликнул Вышеня. — Не прячься, я тебя уж признал! Вот не ждал тебя в гости!

— Я не прячусь от тебя, господине! — жалобно и обиженно воскликнул купец. — Несчастный день! Я побит, ограблен, обесчещен! Все знают Соломона — я честный гость! Разве я продавал худой товар? Разве мои весы лгут? Разве мое серебро нечисто?

— Помолчи покуда! — прервал его тысяцкий и поднял глаза к Явору. — Сказывай, сыне.

Явор принялся рассказывать о происшествии в степи. Заново он переживал и битву, и свою досаду; говоря об ускакавшем печенежском наворопнике, он учащенно дышал, и даже голос его изменился.

— Я не знаю, не знаю того человека! — пытался вставить в его рассказ Соломон, но по знаку тысяцкого гридь дал ему затрещину, и он замолчал.

— Верно ли тот? — спросил тысяцкий у Явора, когда десятник кончил.

— Я с кем раз бился — не забуду! — глухо отозвался Явор. — Видно, Родоман после прошлогоднего новый набег замыслил. Вон, лучшего батыра глядеть послал! Поди, теперь уж коней седлают!

— Может, и так, — помолчав, согласился Вышеня. — Ладно, и мы их не сложа руки дожидаться будем. Гостя торгового поутру в Киев отошлем, пусть-ка Путята с ним потолкует. А вам за службу спасибо. Ступайте на покой.

Поклонясь, Разгон пошел к своим гридям устраиваться на ночлег, а Явор вышел вместе с Медвянкой со двора — проводить ее до Надежиных ворот. Он чувствовал облегчение: хотя бы ее он возвращает родителям в целости и сохранности. Сейчас ему было не до размышлений, что теперь у них выйдет. Потом видно будет.

А Медвянка шла не торопясь и жалась к Явору, будто боялась оступиться в темноте. Вот еще несколько шагов, и все эти дивные и тревожные дела кончатся, она опять будет дома, среди привычных, таких скучных вещей. А Явор, в котором она увидела за эти дни чуть ли не самого Перуна, уйдет к себе на воеводский двор и думать забудет о ней. Когда он теперь придет? Будет ли любить ее?

Дойдя до своих ворот, Медвянка остановилась. Явор взялся за бронзовое кольцо и хотел нажать, но Медвянка вдруг положила ладонь на его руку.