Колодец в небо
Шрифт:
На этой детской фотографии суперзвезды Лана, кажется, и сломалась. Журнал в ее руках начал дрожать.
Марина, заметив, что Лана разглядывает фотографии в журнале, изумляется:
– Ой! Антошкину фотографию в журнале опубликовали?! А почему черно-белую?!
Марина перепутала, приняв детскую фотографию известного актера за фото Ланкиного маленького сына.
Я смеюсь.
– Это не Антошка, а некто как минимум лет на тридцать пять – сорок старше. Андрей Ларионов собственной персоной в детстве.
Марина от своей смешной ошибки как-то чрезмерно смущается и, быстро попрощавшись, убегает. Журнал в руках Ланы все еще дрожит.
Э-э!
Спрашиваю теперь, уложив свою накормленную манюню обратно в прозрачный кювезик. Чуть пожелтевшая – сказывается обычная желтушка новорожденных, – но от этого ничуть не менее красивая моя девочка во сне причмокивает своими четко очерченными губками. Неужели ее могло не быть?!
– Почему тебя называют Леной, – спрашиваю я у Ланы, чтобы хоть как-то выбить ее из состояния странной прострации, в которую она впала, пролистав журнал.
– А… Что? – никак не может вынырнуть из собственных мыслей Лана. – Извини, я не услышала.
– Леной тебя называют почему?
– Потому что я Лена. По молодости Еленой Карповой была, пока мужа себе с подходящей фамилией не выбрала.
– Я думала, ты Света. Ланами чаще Светлан величают.
– Ланой я из-за опечатки стала. Заказала визитки, а их сделали с ошибкой. Вместо «Лена Ларионова» напечатали «Лана Ларионова», а я подумала – чем не бренд. Так и стала представляться Ланой, и агентство свое так назвала. Но все, кто меня прежде той ошибки знал, по-прежнему Ленкой зовут.
– А с ним вы друг другу кто? – киваю головой в сторону подрагивающего в руках Лени-Ланы журнала с Андреем Ларионовым на обложке.
– Никто. Так, однофамильцы, – излишне поспешно и излишне сухо отвечает Лана. И, еще раз взглянув на детскую фотографию «однофамильца», прощается. – Пойду, Маринку поищу.
Какие-то тайны в этой Лане скрыты. То скалывающая ее свитер камея оказывается античным шедевром, за который сам Волчара рьяно драться готов, то из опечатки возникшее имя у нее становится брендом, то одна на двоих фамилия с известным актером, который из ниоткуда возникает на даче бывшего министра-капиталиста, чтобы спасти «свою Ленку», а сама Ленка при этом уверяет, что они друг другу «никто, так, однофамильцы».
Ладно, не стоит раскапывать чужие тайны, если их хранитель не хочет, чтобы его тайны были раскопаны. Захочет Ленка-Ланка, сама расскажет. У нас с манюней своих дел полно. Например, имя девочке подобрать, а то человеку третий день пошел, а все манюня да манюня…
Девочка-девочка, как тебя зовут? Ты Манюня? Давай с тобой разговаривать! А то прежде, когда ты у меня в животе была, мы с тобой все время болтали без умолку, а теперь молчим. Почему бы тебе самой не признаться, как тебя зовут. Давай договоримся, я стану имена называть, а ты на свое откликайся. Настя. Света. Полина. Не то? Не нравится? Это не ты? А если Варвара? Опять не ты? Ольга? Елена? Екатерина? Чего молчишь? Имена не твои? А
Но просыпаюсь я не от девочкиного крика, а от его отсутствия. От странной тишины. За две ночи, проведенные рядом с Марусей, я уже успела впитать главное материнское ощущение – полной тишины не бывает, потому что не бывает никогда. Во сне девочка причмокивает, кряхтит, посапывает и просто дышит. К каждому ее дыханию я прислушиваюсь как к какому-то чуду. Прислушивалась… Потому что сейчас слышу лишь тишину. Абсолютную тишину. Разрезающую пространство тишину.
Девочки в прозрачном кювезике нет. Каталка пуста.
Может, кто-то из врачей зашел посмотреть мою Марусю и, не став меня будить, унес ее? Но какое право они имели брать мою дочку без моего позволения! Гиппократы называется. Доведут престарелую мать до инфаркта.
Наскоро накинув халатик, бреду – быстро ходить даже после таких идеальных для моих сорока лет родов, у меня еще не получается – в кабинет дежурного неонатолога.
– Почему мою девочку, не предупредив меня, забра… – начинаю качать права, но, не договорив, осекаюсь. Милая докторша воркует с кем-то по мобильному, и по одному ее виду понятно, что мою Марусю она не брала, и брать не собиралась.
– Что значит, «забрали»?! – договаривает за меня страшное слово докторша. – Кто забрал?!
– Откуда я знаю, кто…
До меня начинает доходить весь ужас случившегося. Маруся, моя девочка, моя дочка пропала. Исчезла из палаты суперохраняемого дорогого родильного центра.
– О Господи!
Ноги подкашиваются. Но падать нельзя. Бежать надо. Искать. Спасать мою девочку.
Смотрю на часы. 22.48. Перед тем как я задремала, была половина одиннадцатого. Первые минуты сон некрепок, если кто-то вошел бы в палату, я бы услышала. Значит, с тех пор как Маруся исчезла, прошло не больше десяти минут. Можно еще успеть.
– Охрану! Оповестите охрану! Пусть все выходы из здания блокируют! – кричу я и бегу вон из кабинета, сама не зная куда, лишь бы бежать.
– Подождите! Евгения Андреевна, куда вы! – кричит докторша, и выбегая следом за мной. – С ребенком из здания никого не выпустят! Ни за что не выпустят!
– Ни за что! Это называется «ни за что»?! Когда договор на роды подписывали, вы гарантии давали в абсолютной надежности. Какая к дьяволу надежность, когда трехдневная девочка из палаты исчезает! Вдруг она и из здания исчезнет! – кричу я на бегу. Докторша несется за мной. Обе мы уже добежали до ближайшего охранника, который издали по нашим перепуганным лицам успел понять, что случилось что-то чрезвычайное, и уже кричит в свою шипящую рацию: «У нас ЧП».