Колокол
Шрифт:
Сет взмахнул мечом и ворвался в центр битвы. Войска противников встретились лицом к лицу, ярость озарила лица воинов, не было здесь места ни состраданию, ни жизни - все должно было умереть, человек показал лицо зверя.
Грянул мощный взрыв, он вырвался из-под земли, и войска раскидало в разные стороны, перемешав друг с другом. Потом грянули взрывы с других сторон - еще, и еще!
Люди пытались встать, оглушенные, обожженные, но тут же падали в диких приступах кашля и удушья. Бывшие противники пытались спрятаться в низинах, сидя рядом секунду назад злейшие враги, смотрели друг на
Зажимая рот и нос руками, пытаясь убежать от этого плотного желтого тумана, люди врезались в брошенную технику и падали. Их тела бились в конвульсиях, кожа на руках и лице полностью слазила, обнажая куски обожженного мяса.
Желтый всадник смерти проникал повсюду, он входил в тела людей через нос, рот, через глаза, сжигая их, через кожу, сдирая ее. Он не разбирал, кто есть кто, он убивал всех: людей, животных, птиц... Он рвал всех изнутри, он властвовал.
Деревья вмиг потеряли цвет, черная листва хлопьями падала вниз, кора обнажала сухие стволы, трава превратилась в прах. Желтый туман начинал продвигаться в дальше и дальше, уходя в глубь леса, захватывая гектар за гектаром живой земли, превращая ее черную пустыню.
Задыхаясь, не в силах пошевелиться от невыносимой боли, Олег оглядел своих товарищей: почти все были мертвы, некоторые еще бились в предсмертных судорогах, но это были уже не люди. Олег попытался поднять руку, чтобы застрелить, но его пронзил новый приступ боли, идущий изнутри.
Олег увидел, что к нему ползет Рашид. Мундир его обгорел, вместо лица висели одни лохмотья. Он подполз к Олегу и попытался открыть его вещмешок.
– На груди, - прохрипел Олег.
Рашид расстегнул гимнастерку и сорвал с его шеи кулон с черным камнем. Сильный приступ кашля свалил его, и он минут пять не мог подняться. Пристав на руках, он смог сесть.
Рашид положил кулон в ладонь, снял с пояса Олега флягу, полил кулон. Яркий свет кулона озарил их, тогда Рашид с силой вбил кулон в землю и упал замертво, глядя на небо черными невидящими глазами.
Белый бесшумный взрыв смел все, что было. Вакуум втянул в себя желтого всадника, оставив после себя только глубокую воронку, граница которой уходила вдаль, за горизонт.
Небо заволокло тучами, грянул гром, и страшный ливень обрушился на мертвую землю.
* * *
Даша проснулась рано утром, на улице было темно, лунный холодный луч пробивался сквозь закопченное окно в дом. В луче кружились частицы пыли, но Даше они казались весело танцующими феями. Она во все глаза смотрела на их хоровод, пока туча не закрыла луну, и волшебство пропало.
Рядом, положив голову на край подушки, так, чтобы оставить дочери больше места, спала Алена. Каждую ночь она боялась заснуть, а проснувшись обнаружить, что дочери нет рядом. Так было уже несколько раз, когда Даша, проснувшись, уходила гулять ранним утром по поселку, когда еще даже первые петухи спали крепким сном.
Даша попыталась слезть с кровати, но остановилась. Она посмотрела на маму и вспомнила свое обещание не уходить из дому, пока мама не разрешит. А Даша не могла сидеть на месте. Каждый звук, каждый скрип или возглас не должен был остаться без внимания.
Особенно Дашу интересовали
Так шли дни, за ними недели, месяцы, годы.
Даша уже подросла достаточно, чтобы помогать взрослым в работе. Алена старалась не давать дочери тяжелую работу, хотя Даша всегда просила маму разрешить помочь ей, на что Алена всегда отвечала: "Еще успеешь, доченька, еще успеешь".
Поселок был небольшой: маленькие домики, не выше двух этажей, пара свинарников, хлев для коров. Каждый двор старался выращивать хоть что-то, но земля была твердая, глинистая, бедная.
В поселке были одни женщины с детьми из городов, местные старухи да старики первое время учили переселенцев деревенским мудростям, работе в поле, со скотиной. Есть было нечего, земля рождала мало, да и то что рождала, почти все уходило на фронт.
Алена исхудала за эти годы. Из былой красавицы она превратилась в молодую старуху. Старалась есть поменьше, она всегда большую часть своей нормы отдавала дочери. Даша всегда противилась этому, она хотела, чтобы мама не лишала себя, но Алена была строга.
Вести с фронта приходили редко, целый поселок останавливал работу, когда удавалось старику Никифоровичу поймать волну на центральной площади, тогда он выводил звук на мегафон, и все собирались вокруг жестяного конуса, пытаясь разобрать сквозь шипение частицы надежды.
Но радио было неумолимо, та скудная информация, которую передавал штаб, была жестоко правдива. Не было просвета во мраке войны, все больше гнилое болото поглощало землю.
Многие жители перестали вспоминать довоенное время. А поначалу все спорили до хрипоты: зачем все это надо было? жили бы себе как раньше. Но потом успокоились, что было, то прошло, былого не вернуть, а жить дальше надо.
Старики говаривали, что помнят еще давние времена, когда они были маленькими. Тяжело было, но жили всем миром, недоедали, ничего в доме не было, но всегда достойно, по совести. Так помаленьку, помаленьку, да построили страну. Ну а как Великий Марш прошел, так все стало как у варягов, не по-нашему, чуждо. Хорошо, что до деревни это не докатилось в полной мере, вурдалаки раньше не особо охотно спорили с деревенскими, те могли и на вилы посадить. Лихой народ, леса глухие, зимы холодные, лето жаркое, люди свободные.
Бывало сядут старики, а вокруг ребятишки соберутся и слушают, что седые головы рассказывают. О страде, о войне мировой, прошлой, страшной. Тогда всем миром воевали против одного, а теперь вот весь мир против нас пошел. Спрашивали дети: "А за что, что такого мы всему миру сделали?". Не знал никто, что на это ответить.
Так и жили. Периодически отряды воинов заезжали в поселки, много их было подобных, с западных земель всех переселили, говаривали, что земля там уже мертвая, некуда возвращаться. Проверяли воины, как живут люди, не было ли набегов вурдалаков, не всех еще переловили, ходят по землям, грабят, да сжигают со злости деревни.