Колокола судьбы
Шрифт:
Выждав еще несколько секунд, Беркут вырвал обмякшее тело из коляски и, усевшись за пулемет, повел длинной густой очередью по едва различимым фигурам, по копне… В ту же минуту он услышал истошный вопль, а вслед за ним в стену сарая ударили автоматной очередью, но, очевидно, эти несколько пуль оказались последним, на что способен был один из прошитых пулеметным свинцом мотоциклистов.
«Ну, не подведи!» Мотор ожил после первого же качка. Капитан облегченно вздохнул. Впрочем, к этой выносливой немецкой машине он начал относиться с трепетным уважением еще летом сорок первого, когда
На замерзших кочках мотоцикл трясло так, словно Андрей оседлал камнедробилку, но все же, по-лягушачьи подпрыгивая на рытвинах и чахоточно покашливая, он напористо пробивался к гряде. Проехав еще несколько метров уже вдоль цепочки холмов, в ту сторону, где уже вовсю разгорался бой, и загнав машину на возвышенность между двумя холмами, Беркут снова взялся за пулемет.
Он так и не понял, как случилось, что ракету он все-таки заметил. Чисто инстинктивно Андрей оглянулся именно в тот момент, когда она прожгла растревоженную темноту зимней ночи.
Появившись в небе, словно вырвавшийся из глубин земли астероид, ракета на несколько мгновений осветила и всю равнину перед ним, и цепь врагов, очевидно, так и не понявших, что означает ее появление, и стоящий чуть в низине, у реки, самолетик. Да Беркут и сам не сразу сообразил, что сулит ему появление в небе этого светила, потому что воспринял его сугубо по-солдатски: пока ракета в небе — поле боя освещено. А цепь врагов — вот она, левым крылом развернута к его пулемету…
Опытный боец, Беркут прежде всего уловил именно это: позиция у него удобная, на фланге врага; он со своим пулеметом пока не замечен, а значит, две-три минуты ошарашивающей врага неожиданности ему уже отмеряно…
Еще не успела угаснуть первая ракета, как он включил фару и буквально сросся с пулеметом, сливая его угарную трескотню с непривычным, словно бы под небесами зарождающимся, гулом заработавшего авиационного двигателя.
Все это — ракеты, изрыгающий пулеметные очереди луч фары, рев авиационного двигателя, заглушивший стрельбу партизанских карабинов и автоматов — оказалось настолько неожиданным, что вместо того, чтобы немедленно залечь, уцелевшие немцы вдруг заметались по равнине, отходя все дальше и дальше, а когда наконец залегли, то почти прекратили сопротивление.
— Отходить! — узнал Андрей высокий, с фальцетом, голос майора. — Всем отходить!
«Меньше бы орал, черт возьми!» — Андрей выпустил еще несколько коротких очередей, но вдруг услышал, что в коляску ударила пуля. И стреляли сзади.
— Не стрелять! Свои! — гаркнул теперь уже он. Да так, что этот крик могли услышать и на другом конце села. — Всем отходить! Я прикрою!
Рядом, почти у колеса мотоцикла, вспахала землю очередь из пулемета. Это был первый признак того, что немцы пришли в себя, и фактор внезапности уже не срабатывал. С этой минуты луч фары становился для врага лишь ориентиром. Но именно в ту минуту, когда Беркут потянулся к выключателю, фара разлетелась вдребезги и он ощутил резкую боль в задней части шеи.
«Пуля?! Осколок стекла?» — стараясь не двигать шеей, он опустился в коляску, но его пулемет выплюнул всего лишь очень короткую
— Капитан! Ты здесь?! Сто чертей тебе в ребра! К машине! — По шлему на голове Андрей определил, что это кто-то из экипажа, но кто именно — разобрать не смог. Летчик схватил его за плечо, с силой подтолкнул к самолету, выстрелил куда-то в темноту из пистолета и снова резко, бесцеремонно подтолкнул: — Не будь ты Беркутом, мы бы давно взлетели без тебя! — крикнул он уже у борта.
— А что, все уже в машине?!
— Да все, все! — зло отозвался из салона самолета майор-авиатор и выстрелил прямо у виска поднимавшегося на борт капитана. — И даже лишние! От винта! Взлетай!
— Но ведь кто-то еще ведет бой! — возразил Беркут, разворачиваясь и тоже выпуская длинную очередь чуть повыше гребня.
— Плевать: кто не успел, знать, тому не судьба! В небо! Иначе всем хана!
Вскочивший вслед за Беркутом авиатор, очевидно, это был бортмеханик, даже не успел закрыть дверцу, как самолет уже затрясся по промерзшему лугу, унося их подальше от врага. Эта тряска продолжалась невыносимо долго, по крайней мере Беркуту так показалось, и он ясно слышал, как несколько пуль ударило в обшивку самолета.
— Не взлетят, хреновы дети! — орал ему на ухо все тот же неугомонный майор. — Не взлетят, ломовики-утюжники!
Но, прежде чем завозившемуся бортмеханику удалось закрыть дверцу, Беркут успел заметить, что тряска вдруг прекратилась и машина зависла над каньоном. Пилот буквально сбросил самолет с высокого берега, словно это был планер, и с трудом удерживая его на крыле, повел между берегами реки, уходя все дальше и дальше от скал, от кромки наступавшего леса, от преследовавших его пулеметных трасс.
— Крамарчук! — не прокричал, потому что кричать с раненой шеей ему было трудно, а буквально прорычал Беркут. — Сержант! Ты здесь?!
Словно реагируя на его крик, в салоне зажглась бортовая осветительная лампа, и кто-то из партизан спокойно, буднично ответил:
— Пятеро нас теперь! Трое там осталось! Убиты, сам видел!..
— Крамарчук тоже убит, — прокричал ему на ухо сидевший прямо у его ног, на каких-то мешках, Арзамасцев.
— Ты это видел?!
— И партизаны, что были с ним, тоже убиты. Гранатой накрыло. Корбач успел, а Крамарчук…
— Это неправда! — схватил его за ворот шинели Беркут. — Крамарчук еще стрелял! Я сам слышал, как он стрелял! Майор, прикажи пилоту вернуться! Вернуться и сесть. Его надо вырвать оттуда.
— Моли Бога, что тебя самого вырвали! — яростно огрызнулся совершенно осипшим голосом майор. — Только потому, что твой Крамарчук еще стрелял, мы и взлетели!
31
Когда барону фон Штуберу доложили, что в плен, контуженным, взят Беркут, он поначалу лишь мрачно ухмыльнулся.