Коломяжский ипподром
Шрифт:
Парижский авиационный еженедельник «Лез эль» ограничился тринадцатистрочной заметкой. Любопытно, что все публикации французской прессы о смерти Попова, воздавая ему должное, пестрели тем не менее невероятными выдумками и многочисленными неточностями. Оно и понятно. Когда имя человека переходит с первых страниц на последние, да еще в раздел третьестепенной полицейской хроники, тут уж не до проверки фактов. Выдать поскорее – и забыть. Это ведь не какое-нибудь там «ограбление века» и не миллионная афера титулованного фальшивомонетчика.
Впрочем, сетовать не на что: тысячи русских умирали на чужбине, не удостоившись упоминания в прессе даже одной нонпарельной строкой. Уходили без следа.
В первый день нового, 1930
Похоронили по третьему разряду, в общей могиле для бедняков, с несколькими отчаявшимися каннскими нищими и бродягами, наложившими на себя руки в преддверии Нового года, который, как и старый, не сулил им ничего доброго.
В день похорон температура воздуха в Канне была минимальная – шесть, максимальная – пятнадцать градусов выше нуля. Ветер слабый, небо чистое, с незначительной облачностью...
25
Удивительно складывалась, если можно так выразиться, посмертная судьба Н. Е. Попова.
Вскоре после похорон Каннский аэроклуб увековечил память Николая Евграфовича укреплением мемориальной доски на кладбищенской стене напротив его могилы. На белом мраморе высечены слова (по-французски):
НИКОЛАЙ ПОПОВ
скончавшийся 1 января 1930 [16]
Пилоту-авиатору, первым достигшему по воздуху Лерэнских островов в апреле 1910.
Дань уважения от Каннского аэроклуба.
И чуть ниже, в правом углу, изображены символические крылья – эмблема французских авиаторов – со звездочкой над ними и венком внизу. Это графическое выражение девиза французских летчиков:
16
Ошибочно указана дата похорон, а не смерти.
Большой портрет Н. Е. Попова, написанный в Эзе художником Дмитрием Стеллецким, Сергей Евграфович передал после гибели брата Каннскому аэроклубу.
Французы сохранили в своей памяти имя русского авиатора, столь тесно связавшего свою судьбу с их страной.
Несколько лет спустя после второй мировой войны администрация кладбища «Дю Гран Жас» решила перенести останки погребенных, на могилы которых не было концессий (юридически оформленных прав), на кладбище в поселке Пегомас, недалеко от Канна. Такая же участь постигла и общую могилу № 5. Однако чье-то вмешательство (возможно, Сергея Евграфовича, который в то время был еще жив) воспрепятствовало перенесению в Пегомас останков Попова. Прах Николая Евграфовича был перенесен в могилу Клавдии Никаноровны Поповой [17] , умершей в марте 1944 года, – ее могила охранялась концессией. И ныне он покоится там. Это почти рядом с первой могилой русского авиатора, и потому мемориальную доску перемещать не понадобилось. На могиле имеется богатое каменное надгробие, увенчанное беломраморным крестом.
17
Кто такая Клавдия Никаноровна Попова, выяснить пока не удалось.
Своеобразно
После смерти брата Сергей Евграфович занял в гольф-клубе его должность – более прибыльную, чем должность служащего в какой-то из контор. Возвращаться в Москву он не мог, – астма мертвой хваткой снова вцепилась бы в него. Другой причиной были семейные обстоятельства. И Сергей Евграфович остался в Канне. Остался навсегда. Потом он стал получать пенсию. Друзья помогли определить его в «старческий дом», где он и провел остаток своих дней. Умер С. Е. Попов в 1958 году глубоким стариком и похоронен на том же кладбище, что и Николай Евграфович, и не очень далеко от него.
Несмотря на невзгоды, Николай Евграфович не счел нужным «пустить в дело» золотые часы с цепью и гербом на их крышке, украшенным бриллиантами, – память о его звездном часе, дань его славе. Часы эти по наследству перешли к Сергею Евграфовичу, а тот, в свою очередь, подарил их Павлу Павловичу Гудиму, владельцу виллы «Понан», с которым он был в тесных дружеских отношениях.
После кончины П. П. Гудима-старшего часы унаследовал его сын Павел Павлович Гудим-младший, или мистер Поль Гудим, проживающий в Англии. Еще будучи ребенком, он видел братьев Поповых в доме отца, помнит их, но...
«Мой личный интерес к Николаю [Попову] начался после того, как я унаследовал золотые часы, врученные ему императором Николаем II в знак признательности за его пионерскую деятельность в авиации», – писал а одном из своих писем автору этого повествования Поль Гудим.
Он собрал те весьма скупые сведения о Попове, которые ему удалось найти, в том числе и с помощью некоторых советских учреждений, и на их основании составил текст краткой биографической справки «Николай Попов, пионер русской авиации».
Мистер Поль Гудим резонно рассудил, что самая лучшая память – это та, которая воплощается в конкретные дела, в конкретные поступки, имеющие в виду прежде всего благо людей.
В Англии есть особая строительная организация (компания), которая специализируется на сооружении домов-приютов и квартир для престарелых. Мистер Гудим решил построить такую квартиру в память братьев Поповых. Построить на деньги, вырученные от продажи часов Николая Евграфовича.
В 1975 году часы были проданы в Лондоне с аукциона. Приобрел их какой-то англичанин из Мидлэста (центральная Англия). И вскоре в приморском городке Уэстклифф-он-Си (графство Эссекс) была построена квартира для престарелых. У входа в эту квартиру установлена памятная доска с краткой биографической справкой, составленной П. Гудимом. Крупными буквами вверху выбито:
NICHOLAS POPOV
Pioneer Russian Airman
1878-1929
Последний абзац мемориального текста уведомляет, что квартира сооружена в рамках благотворительной кампании «Помогите старикам» (непрерывно проходящей в стране и обращенной ко всем гражданам).
В нашей стране имя Попова непременно соседствует с именами Ефимова и Уточкина. Ни одна статья об истории отечественной авиации, не говоря уже о книгах и исследованиях на эту тему, не обходится без упоминания Николая Евграфовича, что вполне естественно и справедливо. Однако неестественно и несправедливо, что дальше упоминания дело, как правило, не идет. Вызвано это, по-видимому, прежде всего исключительной скудостью и разбросанностью сведений о Попове, противоречивостью многих из них, что, в свою очередь, находится, безусловно, в прямой связи с длительным пребыванием Николая Евграфовича за пределами родины, оторванностью от нее (во всяком случае – географической).