Колонист

Лернер Марик Н

— Де-Труа… Канада… Какой год?!

— Тыща семьсот восемьдесят четвертый от Рождества Господа нашего.

Он завыл без слов, качаясь в полусидячем положении на нарах. Кажется, натурально сбрендил, не косит. Ну ниче, кидаться начнет — недолго и в морду кулаком.

О! Топает кто-то. Шаги хорошо слышны по здешней грязи. Не иначе, Жак пришел с приглашением. Я выглянул за дверь. Ну так и есть. Пришла, видать, пора. В руке топор.

— Как этот? — спросил старый, кивая в темноту сарая за моей спиной.

— Очнулся.

Только, кажись, умом тронулся. Ладно не узнаёт — так вдруг франкский забыл.

— Че, правда?

— Святой истинный крест, — машинально осенил я себя знамением, — по-английски заговорил, рыжий козел.

— Притворяется, — уверенно сказал Жак. — Ему не впервой жульничать.

— Да вроде не похоже.

— А, поживем — увидим, — махнул он рукой. — Ну, ты готов?

— А нам-то че? Нищему только подпоясаться, — сказал я, демонстрируя заранее остро отточенный нож.

Это не мой, хозяйский. А вот точило собственное. И доверять заточку никому не собираюсь. Тут главное — правильно выдерживать угол. Привычка нужна, иначе недолго испортить хорошую вещь.

— Пошли.

И мы отправились в свинарник, где дожидалась своей участи уже с утра загнанная в отдельное стойло некормленая свинья (а оно кому-то надо — резать свинью с полным кишечником?). Дело, между прочим, совсем не такое простое, как иным кажется. Многие предпочитают попросить умельца, чем самим возиться. Ты попробуй грохнуть эту скотину с первого раза, и тогда увидишь. Бить надо для начала по голове, в лобную часть. Чуток промахнешься или не вложишь нужной силы — и визгу с беготней обеспечена полная корзинка. Еще ведь смотрят и ухмыляются, будто сами лучше справились бы. Ниче, примериваясь обухом к глупо пытающейся найти жрачку в корыте черной свинье, подумал я, это мы могем.

Бац! В тютельку. Свинья молча свалилась. С трудом перевернул тушу на левый бок, поднял правую ногу, доверив Жаку ее придержать. Нащупал сердце по ударам и вогнал в артерию нож одним движением. Обычно режут к Рождеству, но хозяин намеревался закоптить еще и колбас. Кишки с требухой выбрасывать нельзя. Мало кто из соседей делает колбасы: дорогое удовольствие. Кроме специй и соли еще и селитра нужна. Скоро Рут замуж отдавать, и положено гостей хорошо принять. Потому сегодня даже не одна, а три свинки в расход идут. Работы предстоит немерено.

Когда свиней подтащили к дому, Жак отделил ножом сухожилия на задних ногах и вставил распорки. Совместными усилиями туши повесили на балки, выступавшие из-под навеса крыши. Потом всей семьей носили кипяток с кухни и ошпаривали. Я взрезал и осторожно извлек внутренности, а девочки тем временем скребками убирали щетину. Сегодня трудились все. Вообще странно это. Рут почти на девять лет старше двойняшек. И это не значит, что мать ее, Мари, не рожала. Почему-то не выживали дети. Потом вдруг сразу двойня. Мальчик с девочкой. Наверное, отмолила грехи, хотя, по мне, если она

сейчас достойна, то что было раньше? Жуть.

— Завтра с самого утра продолжим, — сказал Жак, глядя на меня.

Я вежливо промолчал. Еще не хватает давать указания при всей семье, даром что Кэтрин притомилась и спит, а Том тоже изрядно устал, пусть и готов трудиться хоть до рассвета. Все же дети. В конце концов, это не первая убоина у хозяина. Не хуже любого знает: для изготовления колбас необходимо брать безукоризненно свежее мясо. И не на жаре полежавшее, естественно. Если учесть выпавший вчера снежок и позднее время, все идет правильно. А полезут во двор из леса какие любители полакомиться мяском — так аж два пса имеется.

Утром стоило зашевелиться, и раздался просительный голос. Причем опять на паршивом английском:

— Послушай, как тебя зовут?

— Дик Эймс, к вашим услугам, монсеньор, — ответил я, старательно кланяясь. В полумраке, привыкнув, наверняка увидит. — Чего изволите? Откушать деликатеса или еще че? Горшок серебряный после ночи не желаете? Прям щас сбегаю!

— Я очень прошу меня выслушать, — тщательно выговаривая каждое слово, произнес он, не иначе всю ночь готовился.

— И чего тебе надобно, козел рыжий?

— Понимаю, звучит дико, но я — не он. Не тот, которого ты знал. Он вчера не очнулся. Непонятным образом моя душа вселилась в это тело. Я — Василий Строгов, родился в стране Россия в одна тысяча девятьсот девяностом году и помню себя до сорока двух лет.

Тут уж я не выдержал и заржал в голос.

— Молодец! — сказал, вытирая выступившие слезы. — Такой байки мне еще не приходилось слышать. А по жизни встречал больших забавников.

— Это правда! — вскричал он, дернувшись, и невольно вскрикнул, скривившись. Спина пока еще не в порядке.

— Ага. Как это ты народился в будущем, когда оно не пришло? Нет его! Или как?

— Не знаю! — В голосе его сквозила боль. — Последнее, что помню, — как в лоб по трассе идет грузовик.

— Кто идет?

— Машина такая. На колесах.

Телега, что ли? Раз груз.

— Я находился в другой машине, а он пер по встречке.

Сказал, а чего сказал — пес знает.

— Должно быть, умер тогда.

— Ага. Умер.

Ну вообще. В холодную воду, что ли, окунуть его, чтобы жар сбить?

— Не знаю я! Может быть, Господь решил, что я должен изменить свою жизнь, может, окружающий мир!

— Ты бы насчет Бога пасть защелкнул, ежели не мечтаешь под церковный суд пойти и уже кнута попробовать. После Фронды ни католики, ни протестанты поминающих зазря не любят. Жечь, правда, перестали, но в колонии высылают по-прежнему. Э… ты, собственно, к какой конфессии относишься?

— Православный, — сказал он как-то не особо уверенно. — Меня крестили в детстве.

— Православный — это чего?