Колосья под серпом твоим

Короткевич Владимир Семенович

— Я пью, чтоб рыцари стали рыцарями и мужи мужами.

Он выпил. Минуту стояла тишина. Потом — вначале несмело — Бискупович и Мнишек, а потом громче и громче — другие — зазвучали аплодисменты.

…Речь понравилась. По-молодому горячая, но ничего. Молодой есть молодой. Алеся приняли единогласно, хотя некоторые долго раздумывали. И все же отдали шары и они. Побоялись общественного мнения. Речь была крамольная, и если б слухи о ней дошли до посторонних, до администрации, прежде всего заподозрили б тех, кто не опустил шара. А это было опасно.

Общее осуждение

было беспредельным, и потому даже самый подлый, самый разгневанный не рисковал идти на донос. Только этим и можно было объяснить, что за десять лет, предшествовавших восстанию, из многих тысяч участников заговора не был арестован никто.

В беседах после приема многие не скрывали своего раздражения молодым Загорским. Были споры, перебранка.

Среди наиболее правых твердо укоренилась мысль:

«А Загорского сынок… Слыхали?… Якоби-инец».

«Якобинец» тем временем меньше всего думал о своей речи. Сразу после приема (присутствовать в тот день на заседании вновь принятому не разрешалось, чтоб не слышал споров о себе) два брата Таркайлы перехватили его и почему-то стали приглашать к себе. Он бы с большей охотой поехал к кому-нибудь из друзей, но никто не решился нарушить «право первого». Алесь вспомнил о Майке и с отчаянием махнул рукой:

— Поехали!

Братья начали хлопать его по плечам, реветь медвежьими голосами, что смел был, как лев, что так и надо.

Закутали в шубы, потащили раба божьего к огромным саням, что очень смахивали на иконостас: по металлическим частям травленные «под мороз», по деревянным — разрисованные крылатыми головками амуров.

— Лыцаря напоить надо, — рокотал пышноусый, круглый Иван. — Нашей тминной, нашего крупничка[113]… А полынная…

…Кони домчали в имение быстро. И кони были сытые, овсяные, и имение, видать, богатое. Огромный, из дубовых бревен, дом под крышей из щепы. А за ним, сразу за садом, чуть не на полверсты хозяйственные постройки, скирды хлеба, мельница над речушкой, ветряная мельница, штабеля бревен под навесом.

— Сохнут, — сказал Тодар. — Некоторые по шесть — восемь лет. Хоть ты скрипки делай… Конкуренция только портит дело, княжич.

— Брось! — грохотал Иван. — Нечего бога гневить!

Сани остановились. Лакей Петро раздел панов, повесил шубы возле лежанки в большой передней, открыл дверь в гостиную.

Пол застлан тонкими соломенными циновками, натертыми воском. Мебель у стен похожа на сборище медведей.

Следующая комната — столовая. Помимо обычных стекол вставлены еще и другие, разноцветные. Полумрак. И лишь сквозь одно окно неожиданно радостно и чисто смотрит снежный день.

Сели за стол.

— Попробуй, княже, калганной да чесночком закуси. Вот он, раб божий, маринованный. Запаха никакого, а вкус втрое лучше. А как насчет терновочки?… Ты ее грибками, подлую, грибками, рыжичками… Глянь, какие, — с копеечку каждый. И не больше…

Алесю интересно было слушать и думать о том, зачем все же его пригласили.

Наконец все наелись.

— Я думаю, сейчас начнется главный разговор, — сказал Алесь.

И увидел настороженный взгляд

двух пар серых глаз. В них не было добродушия. И вообще в своих добротных, на сто лет, сюртуках серого цвета братья напоминали нахохлившихся серых цапель, что на отмели зорко следят за мальками.

— Я предполагаю, — сказал Алесь, — вам надо посоветоваться со мной о чем-то. Предупреждаю: разговор начистую. Только тогда я передам все отцу. — И объяснил: — Я ведь только младший хозяин, господа.

Тодар кисловато улыбнулся и достал из пузатого бюро лист бумаги.

— У нас есть племянница, — густым басом сказал Иван. — Сирота. Круглая. Мы опекуны. В этом году она достигла совершеннолетия.

Алесь увидел развернутый лист заверенной нотариусом копии завещания, прочел фамилию совершеннолетней: «Сабина, дочь Антона из рода Маричей, дворянка, восемнадцати лет». Увидел сумму — что-то около ста тысяч без процентов.

— Ясно, — сказал он. — Что зависит от меня?

— Мы хотим арендовать у пана Юрия ту большую пустошь, что рядом с нами. Деньги целиком, пусть не беспокоится, грех обижать бедную сироту.

— Но?…

— Но и нам порядком надоело опекунствовать. Ей время хозяйствовать самой. Мы купили те клинья, что возле пустоши. У Браниборского. Учтите — за свои деньги.

— Знаю, — сказал Алесь. — Земля плохая. Дешевая.

Братья переглянулись. Орешек был тверже, чем надеялись.

— Полагаю, пустошь нужно вам под какую-то застройку?

— Под винокурню, — сказал кислый Тодар.

— И земля вам нужна как гарантийный фонд? Под рожь, под бульбу. Пока винокурня не заимеет постоянных, солидных поставщиков сырья?

— Да, — немного смущенно промямлил Тодар.

Алесь думал. Братья с некоторым нетерпением смотрели на него.

— Земля та пустует, — сказал наконец юноша. — Я думаю, что привезу отцу выгодную сделку. О сумме и сроке ее составите договор с паном Юрием.

Братья вздохнули. Но радоваться было рановато. Алесь вдруг сказал:

— Как будущий хозяин, я со своей стороны добьюсь у отца, чтоб в договор внесли лишь один пункт.

— Какой? — спросил настороженный Тодар.

— Скажем, вся пустошь в аренду на десять лет.

— Достаточно, — пробасил Иван.

— Но две десятины, возле самых клиньев Браниборского, идут в аренду бессрочно и за самую мизерную плату. Зато на этой площади размещаются все хранилища сырья для винокурни.

Братья посмотрели друг на друга: нет ли подвоха?

— А зачем так? — спросил Иван. — Это чтоб можно было в любой момент упразднить аренду?

— Нет, — сказал Алесь. — Аренда упраздняется лишь в одном, заблаговременно обсужденном пункте… извините, при нарушении его.

— Какое условие? — мрачно спросил Иван.

— Продукция винокурни не идет на нужды округи.

— Так мы же и думали… — начал было Иван.

Но Тодар остановил его:

— Погоди, Иван. Почему?

По лицу Алеся ни о чем нельзя было догадаться.

— Во-первых, потому, что торговля спиртом, скажем, с Ригой наиболее выгодна для вас. Сразу представляется возможность поставить дело на широкую ногу…