Колумб
Шрифт:
— А как вы, святой отец, утверждаете, что есть рай и ад, никогда не видев их?
— На то есть вера и богооткровение, — последовал суровый ответ.
— Совершенно справедливо. В моём случае к вере и богооткровению добавляются космография и математика.
— А! — В глазах вспыхнула искорка интереса. — Проходите в ворота, сеньор, во имя Господа. Тут сквозит, да и вечер сегодня прохладный. Закрой ворота, Инносенсио. Прошу вас, сеньор. Окажите нам честь, воспользуйтесь нашим скромным гостеприимством. Как вас зовут, сеньор?
— Колон. Кристобаль Колон.
Вновь
— Чем вы занимаетесь?
— Я моряк и космограф.
— Космограф! — Приор сразу забыл о своих подозрениях. Среди прочего его очень интересовали загадки, то и дело подбрасываемые космографией.
Зазвонил колокол. Осветились внутри удлинённые готические окна часовни.
— Я должен оставить вас, — сказал фрей Хуан. — Мне пора на вечернюю молитву. Инносенсио проведёт вас в келью для гостей. Мы увидимся за ужином. А пока мы накормим и напоим вашего ребёнка. Ночь вы, естественно, проведёте у нас.
— Вы очень добры к незнакомцу, господин приор. — Колон с достоинством принял приглашение, на которое он рассчитывал.
По натуре действительно добрый, приор тем не менее отдавал себе отчёт, что подвигнула его на это не только доброта. Он разбирался в людях и ясно видел, что не обычный путник постучался в ворота монастыря. Разговор с таким человеком мог принести немалую пользу. А если и нет, то хоть немного разнообразить теперешнюю довольно-таки скучную жизнь фрея Хуана.
Колон, однако, не поспешил в келью, а постарался убедить приора в глубине своей веры.
— Отдохнуть я ещё успею. Сначала я хотел возблагодарить Господа нашего и Святую деву за то, что они привели нас к столь гостеприимному дому. Если вы позволите, святой отец, я пойду с вами на вечернюю молитву. Малыш, конечно, устал. Я был бы очень благодарен, если б мог поручить его заботам нашего брата.
Он наклонился, чтобы поговорить с ребёнком, который, родившись и получив воспитание в Португалии, не понимал ни слова по-кастильски. Выслушав отца, пообещавшего ему долгожданный отдых и сытный ужин, мальчик с готовностью последовал за светским братом. Отец проводил сына нежным взглядом, а затем повернулся к приору.
— Я задерживаю ваше преподобие.
Доброй улыбкой приор пригласил его войти в маленькую часовню Святой девы Рабиды, славящейся чудодейственной силой, хранящей от безумия.
Колокола затихли. Монахи уже собрались на клиросе, и приор, оставив Колона одного в нефе часовни, прошёл на своё привычное место.
Глава II. ПРИОР ЛА РАБИДЫ
— Dixit Dominus Domino Meo: sede a dextris Meis… [3]
3
И сказал Господи господину моему: садись по правую руку мою. (лат.)
Молитва
И столь велико было любопытство приора, что он распорядился пригласить Колона к своему столу, а не кормить его в холодном зале, предназначенном для бездомных странников.
Колон принял приглашение как должное, без удивления или колебания, и братья, сидевшие за длинными столами вдоль стен трапезной, украдкой разглядывали скромно одетого незнакомца, гордо, словно принц, вышагивающего рядом с приором, и спрашивали себя, что за идальго пожаловал в их скромную обитель.
Фрей Хуан подвёл Колона к небольшому возвышению в конце трапезной, на котором стоял его столик. Стену за возвышением украшала фреска, изображающая тайную вечерю. Судя по качеству работы, автором её был один из монахов. На потолке тот же художник нарисовал святого Франциска, причём и эта фреска не блистала мастерством. Теперь фрески освещала подвешенная к потолку шестирожковая масляная лампа. На стенах, вдоль которых стояли столы, выкрашенные белой краской, друг против друга висели портреты двух герцогов Медина-Сели, изображённых в полный рост, с одеревеневшими конечностями, торсом, головой. Герцоги сердито хмурились друг на друга. Окна, квадратные, забранные решётками, были лишь на северной стене и достаточно высоко, так что увидеть в них можно было только небо.
Разносолами в монастыре не баловали, но кормили хорошо: свежая, только что выловленная, рыба в остром соусе, бульон с телятиной. Белый хлеб и ароматное вино из Палоса, с виноградников на западных склонах, что начинаются за сосновыми лесами.
Трапеза проходила под монотонное бормотание одного из монахов, читающего с кафедры у южной стены главу из “Vita et Gesta” святого Франциска.
Колон сидел справа от приора, между ним и раздающим милостыню. Слева от фрея Хуана расположились его помощник и наставник послушников. В сумеречном свете, отбрасываемом масляной лампой, фигуры францисканцев за длинными столами внизу казались серыми тенями.
Когда монах на кафедре произнёс последнее слово, серые фигуры зашевелились, и над столами простых монахов поплыл приглушённый шумок разговора. А за стол приора тем временем подали блюда с фруктами — апельсины, финики, яблоки — и кувшин сладкого вина. Фрей Хуан налил полную чашу своему гостю, возможно, с намерением развязать тому язык. А уж потом решился на прямой вопрос.
— Так что же, сеньор, после столь длительных и далёких странствий, вы приехали в Уэльву, чтобы отдохнуть?
— Отдохнуть?! — воскликнул Колон. — Нет, Уэльва лишь шаг к новому путешествию. Я, возможно, проведу здесь несколько дней у родственника моей жены, которая отошла ныне в мир иной. Упокой, Господи, её душу. А потом я вновь отправлюсь путешествовать. — И чуть слышно добавил: — Как Картафилус.
— Картафилус? — Приор порылся в памяти. — Что-то я не припомню такого.
— Иерусалимский сапожник, который плюнул в Господа нашего и обречён ходить среди нас до второго его пришествия.