Колыбельная для брата (сборник)
Шрифт:
— А вам что надо, товарищ Гаврош Валохин? Стихи я тебе дала, о стрельбе договорились…
— Да пусть, — быстро сказал Журка. — Мы вместе, у нас друг от друга секретов нет.
Он заметил, как благодарно блеснули Горькины глаза.
Иринка и Журка торопливо переоделись. Она — в уголке за отодвинутым от стены шкафом, он — за ширмочкой из стульев и большого плаката с биографией Салтыкова-Щедрина. На узкой бархатной курточке сзади, под воротником, трудно было застегивать «молнию», и Журка окликнул Горьку, попросил помочь. Потом взял из сумки сверкающий башмачок и, смущаясь, вышел из-за плаката.
В эту же минуту — тоже смущенная
Они взглянули друг на друга, застеснялись еще больше, опустили головы и встали рядышком — в трех шагах от Вероники Григорьевны. Было тихо, только еле слышно звенела в трубах отопления вода, а где-то в отдаленном коридоре перекликались уходившие с продленки малыши. Журка переступил полусапожками — осторожно дзенькнули шпоры. Журка посмотрел на Веронику Григорьевну.
Она сидела, втиснувшись за ученический стол и подперев большими кулаками щеки. И как-то непонятно смотрела на Иринку и Журку. Журка вздохнул и опять дзенькнул шпорами. Не шевельнувшись, Вероника Григорьевна сказала:
— Слу-ушайте. Это же… Даже не знаю, как сказать…
— А что? — ревниво спросил из глубины кабинета Горька. Он переживал за Журку.
Вероника Григорьевна мигнула, качнула головой и крепко хлопнула себя по лбу. Коротко засмеялась:
— Вот ведь литератор! Не могу слов подобрать… В общем, вы, по-моему, готовые Золушка и принц. Настоящие.
— Только мы не знаем, что делать на карнавале, — жалобно призналась Иринка.
— Вам не надо быть на карнавале. Вот в этих костюмах не надо.
Журка оторопело уставился на Веронику Григорьевну. Иринка тоже. А Вероника Григорьевна произнесла таинственно и слегка торжественно:
— Друзья мои, я предлагаю вам заговор. Совершенно серьезно…
На темных стеклах искрились от ламп морозные узоры. Будто снаружи прижался к окнам засеребренный лес, в котором когда-то заблудилась Золушка. В словах Вероники Григорьевны была тайна. Горька настороженно шевельнулся в своем углу. Вероника Григорьевна бросила в его сторону быстрый взгляд. Негромко спросила:
— При нем все можно говорить?
— Можно, — разом сказали Журка с Иринкой.
— Тогда так… Начну издалека. Про себя. Я, дорогие мои, не всегда хотела быть учительницей. В молодости, страшно подумать, была у меня сумасшедшая мечта: сделаться писательницей. Да… Поэмы сочиняла, повести, даже роман один. Правда, ничего до конца не дописала, кроме нескольких стихов и одной сказки… Вот об этой сказке и речь. Она про Золушку. И про принца.
Журка с Иринкой переглянулись. Вероника Григорьевна рассмеялась, как на уроке, когда рассказывала забавные истории.
— Вы, наверно, подумали: мало нам Шарля Перро и братьев Гримм! Еще одна появилась… сестрица Гримм! Да?
— Нет, что вы… — пробормотал Журка.
— Вы не думайте, что я просто переписала старую сказку. У меня там все по-другому. И, честно говоря, эту свою «золушку» я до сих пор люблю. И вот сейчас я на вас посмотрела, и появилась у меня нахальная идея: а что, если написать по этой сказке пьесу и поставить у нас в школе спектакль? А?
Журка с Иринкой опять посмотрели друг на друга. Все было так неожиданно. А Вероника Григорьевна, разгораясь «нахальной идеей», продолжала:
— Только к Новому году спектакль не подготовить. Самое близкое — это к весенним каникулам. И надо, чтобы всем был сюрприз. Вот поэтому и не следует принцу и Золушке появляться на карнавале…
Журка не знал, согласен ли. Никогда он театром не увлекался. А Иринка? Она… она, кажется, была согласна изо всех сил. Она порозовела, опустила глаза, кончиком языка обвела губы и неловко спросила:
— А почему мы?.. Мы же не артисты… У вас же драматический кружок есть…
— Да там же все такие оболтусы, ростом с меня. Восьмой класс и старше! А в сказке у меня Золушка и принц как раз такие, как вы, им по одиннадцать-двенадцать лет… Кстати, у них еще приятель есть такого же возраста — дворцовый шут. Странная личность, начисто лишенная чувства юмора.
— Это намек, что ли? — подал голос Горька.
— Да бог с тобой, Гаврошенька! Почему намек?
— А вчера, когда я стихи рассказывал, вы сказали, что у меня чувства юмора нет.
— Я уже забыла… А вообще-то у шута очень интересная роль… Ну что, добры молодцы, как моя идея?
— А у нас получится? — тихо спросила Иринка.
Вероника Григорьевна серьезно сказала:
— Вы уж мне поверьте, я сразу чувствую. Я же вам сказала: вы настоящие…
Иринка спросила у Журки одними губами:
— Давай?
Он улыбнулся ей:
— Давай… А на карнавал в морских костюмах пойдем. Я тебя семафорить за один вечер научу.
Цветной телевизор
Карнавал получился замечательный. Иринка и Журка пришли одетые юнгами и лихо сигналили флажками новогодние поздравления. Горька читал стихи про бой с королевскими гвардейцами и палил из пистолета. Палил, пожалуй, лучше, чем читал, но ему хлопали и за то, и за другое. Сашка и Вовка Лавенковы изображали Карлсона и Малыша. Сашка для этого затолкал под широкий клетчатый пиджак две подушки и приладил к спине вентилятор с батарейкой, а Вовке ничего особенного и не понадобилось: джинсы, пестрая рубашка — вот он и Малыш. Были еще космонавты, Буратино, Чиполлино, страшный гоголевский Вий, одноногий Сильвер из «Острова сокровищ». Митька Бурин явился в богатырских доспехах, заявил, что он Илья Муромец, и устроил бой с шестиклассником Вовкой Графовым — тот махал крыльями из лохмотьев, пускал изо рта дым и свистел, как настоящий Соловей-разбойник. Битва получилась нешуточная, даже запахло скандалом: из-за дыма, которого набралось больше, чем хотелось бы…
А потом были каникулы — такое снежное, беззаботно летящее время. Катание на лыжах и санках с Маковой горы, ледяная крепость на пустыре, спектакль «Синяя птица» в ТЮЗе, веселые вечера у Иринки, когда вместе с Игорем Дмитриевичем придумывали декорации к Золушке… А если нагулялся и устал, можно включить телевизор — и смотри сколько хочешь. Программа на каникулах была такая, что сиди у экрана хоть с утра до вечера.
Правда, цветного телевизора все еще не было. Отец бодро говорил, что «дело движется» и скоро «все будет о’кей». При этом он смотрел на Журку, словно приглашал порадоваться вместе. Журка отводил глаза и не отвечал. Повисало молчание. У мамы опускались руки, и она смотрела то на Журку, то на отца, словно спрашивала: «Ну сколько же можно быть чужими?» И чтобы она не мучилась, Журка выдавливал что-нибудь такое: