Колыбельная для брата (сборник)
Шрифт:
— Вот это да… — сказал Генка Петух.
— Возможно, теперь он и в самом деле перевоспитается, — сказал Эдоардо.
— Он и так стал совершенно другим человеком, — заметила Золушка.
Забегая вперед, надо сказать, что так оно и случилось. Фридрих фон Ганц-Будка в самом деле стал другим человеком. Но министром его больше не сделали. Он устроился на должность королевского гардеробщика. При его вытянувшемся росте было очень удобно дотягиваться до самых высоких вешалок.
Но что нам какой-то бывший министр? Главное — Золушка и принц. Время-то шло, и никакие хитрости с часами его не могли
И вот, когда принц, шут и Золушка рассуждали о судьбе бывшего министра, сквозь каменные стены подземелья протолкался глухой удар. Это бил полуночный часовой колокол.
— Ох, — сказала Золушка и прижала к щекам ладони.
Колокол ударил снова. Золушка метнулась к выходу, но принц и шут схватили ее за руки.
— Не держите меня! Вы же не знаете, что сейчас случится! — воскликнула она.
— Ничего плохого с тобой не случится, пока я рядом, — твердо сказал принц.
— Но уже двенадцать!
— Ну и пусть!
Они не пустили ее. Тогда Золушка прижалась спиной к холодной каменной стене и закрыла глаза…
…Вероника Григорьевна остановила чтение и обвела взглядом ребят. Все, даже старшеклассники, сидели неподвижно.
— Дальше, — нетерпеливым шепотом сказала Иринка.
— Дальше?.. «Золушке стало очень страшно и обидно. Она опоздала, и все было кончено. При каждом ударе часов платье обвисало, расползалось, превращалось в куски серой пыльной мешковины. Хрустальная корона рассыпалась, покрыв на прощание волосы Золушки словно дождевым блестящим бисером. Только башмачки сохранились, но какой от них был прок?
Когда прозвучал последний удар. Золушка опустила руки и мокрыми глазами посмотрела на принца.
— Зачем вы меня задержали? Теперь… вот…
— Что? — спросил принц.
— Разве вы не видите? Мое платье… — И она заплакала навзрыд…»
— Было бы из-за чего, — хмуро сказал Горька.
Вероника Григорьевна обрадованно взглянула на него.
— Ты молодец! Именно так сказали и принц с Генкой Петухом. Они переглянулись и пожали плечами.
«— Подумаешь, платье, — проговорил принц.
А Генка Петух добавил с досадой:
— Все девчонки одинаковые, даже Золушки. Реветь из-за каких-то тряпок…
Принц вынул платок и шепнул:
— Вытри глаза и пошли танцевать… Ну… Зоюшка…
— В таких лохмотьях? — всхлипнула она. — Все будут смеяться.
— Я им посмеюсь! — пообещал принц Эдоардо и тронул рукоять шпаги.
…И правда, почти никто не смеялся, только удивлялись потихоньку. Лишь захихикали Золушкины сестрицы да скривила губы Шарлотта-Элизабет де Бина.
— Дуры, — сказал им Генка Петух. — Это новейшая мода. Бальный туалет «а-ля Золушка», так сейчас одеваются для праздников в Париже и Токио…
По девчонкам и дамам пошел быстрый шепот. Самые находчивые выскользнули из зала и кинулись разыскивать королевского завхоза, чтобы выпросить у него несколько старых мешков.
— Завтра в городе мешковину будут продавать дороже, чем бархат, — со смехом
У Золушки еще не высохли глаза, но она весело смеялась. Она знала, что прежней унылой жизни больше не будет, потому что у нее есть настоящие друзья. А музыка гремела. Ночь за окнами вдруг сделалась яркой и разноцветной. Это взлетели над парком огни праздничного фейерверка…»
— Вот и все, друзья мои, — со вздохом сказала Вероника Григорьевна. — Ну, а сейчас решайте окончательно: беремся за спектакль?
Что тут было решать? Все закричали, что, «конечно, беремся» и как можно скорее.
— А вот насчет «скорее» — это вопрос особый. Надо еще переделать сказку в пьесу. Надо соорудить декорации, провести репетиции. Ой-ей-ей сколько работы. Хорошо бы успеть к весенним каникулам.
Апрель
Премьера на весенних каникулах не состоялась. Не успели. Вдруг заболела Вероника Григорьевна и пролежала две недели. Потом закапризничал и уволился руководитель музыкального ансамбля, который работал в школе «по совместительству». А без музыки какой спектакль? Но все же дело двигалось. Ансамблем стал руководить десятиклассник Боря Романенко, Вероника Григорьевна вернулась в школу и опять собрала «артистов», а ее «оболтусы» срочно доделывали декорации по эскизам Иринкиного папы.
Весь апрель шли репетиции, и все верили, что в майские праздники спектакль состоится обязательно. Только Иринка однажды печально сказала:
— Хорошо бы успеть. А то мы можем уехать еще до мая.
— Куда? — не понял Журка и даже сперва не встревожился.
— Во Владимир.
— Зачем?
— Жить.
— Как жить?
Иринка помолчала и сказала со взрослой ноткой:
— Ну что значит «как»? Как все люди живут. Насовсем…
Журка наконец понял. Остановился, чуть не уронив портфель на сухой солнечный асфальт. И она остановилась — насупленная и слегка виноватая. Быстро взглянула на Журку, стала смотреть вниз и серьезно объяснила:
— Выхода больше никакого. Здесь у папы совершенно нет перспектив.
Журка с легким раздражением уловил в ее словах знакомые интонации — когда Иринка будто повторяет чужие слова. Но он уже знал, что какие бы эти слова ни были, а в них всегда кроется горькая правда. Поэтому досада растаяла, а тревога осталась.
— Как же так… — беспомощно пробормотал он, и самому стало тошно от пустоты и бессилия этих слов.
Иринка шевельнула головой, будто сказать хотела: «А вот так. Ничего не поделаешь». Потом она медленно пошла вдоль школьной изгороди, и Журка — рядом с ней.
— И ничего не говорила… — с упреком сказал он.
— Я не знала, что это всерьез. Они и раньше про переезд разговаривали… Мама и папа… Поговорят и раздумают. А сейчас оказалось, что на самом деле… Потому что куда же дальше-то? На областную выставку ничего у папы не взяли, про «Летний день» сказали, что хорошо, но по теме, мол, не подходит. О персональной выставке теперь и не говорят… Это все после того случая с телепередачей.
— Неужели все еще помнят?
— А ты думал… На нем сейчас такое пятно. О приеме в Союз художников лучше и не заикаться. И мастерской нет…