Колыбельная для брата (сборник)

Крапивин Владислав Петрович

– Ну от Юрика же!

Неужели и мама ничего не понимает?

– От какого Юрика?.. Постой, это от мальчика, который тебе книжку оставил? Наконец-то!

– Вот именно… – всхлипнул Севка.

– Но почему же ты ничего никому не объяснил?

Севка даже остановился.

– Я?! Не объяснил?! Да я только про это и твердил изо всех сил! А они… А она… порвать…

– Хватит, успокойся… Перестань. Ведь письмо-то теперь у тебя.

Да, это верно, письмо у него. И, оттеснив едкую обиду, к Севке вернулась радость…

Когда

пришли домой, мама умыла Севку, велела зачем-то выпить крепкого и очень сладкого чая. И спросила:

– Ну а что он пишет, Юрик твой?

И Севка наконец распечатал письмо.

В последний момент он испугался: а вдруг это всё же не тот Юрик? Или вдруг письмо не такое, какое ждет Севка. Может, Юрик просто пишет: ты, мол, книжку не принес тогда, поэтому вышли теперь по почте…

Нет, письмо было самое такое, о каком Севка мечтал!

Крупными твердыми буквами далекий друг Юрик писал ему:

«Сева, здравствуй!

Я прочитал стихи в газете и сразу понял, что это ты. Я тогда очень жалел, что мы больше не увиделись. Мама говорила, что ты напишешь письмо, только письма всё нет и нет. Я понял, что бабка не дала тебе адрес. Она была такая вредная и всегда ругалась. Но теперь ты напишешь, ладно? Я тебе тоже еще напишу. А потом мы всё равно увидимся обязательно. Я недавно был на берегу Финского залива. Это часть настоящего Балтийского моря. Напиши мне обязательно. Твои стихи очень хорошие.

Твой друг Юрик».

Письмо занимало целую страницу и еще немного на другой стороне. А ниже подписи цветными карандашами была нарисована картинка: синее море, пароход с черными трубами и дымом и со звездой на борту, желтый берег, а на берегу мальчишка в красной матроске. Он стоял спиной к пароходу, лицом к Севке. И улыбался, подняв тонкую руку…

Мама тоже прочитала письмо и внимательно посмотрела на картинку.

– Видишь, какой хороший у тебя товарищ…

Она погладила Севку по колючей голове. Сейчас она была уже не сердитая и не строгая. Рассказала, что за ней на работу пришла школьная уборщица тетя Лиза: вас директор вызывает, ваш сын там школу разносит…

– «Разносит», – горько хмыкнул Севка.

– Придется тебе завтра как следует извиниться перед Гетой Ивановной, – сказала мама. – Если не хочешь, чтобы тебя исключили из школы…

Извиняться – это хуже всего. Это такая мука – краснеть и давить из себя: «Простите, я больше не буду…» Но Севка понимал, что никуда не денешься.

Ладно, в конце концов, это будет лишь завтра. А сегодня он целый день будет перечитывать письмо, разглядывать картинку и сочинять длинный-длинный ответ.

Мама велела Севке сидеть дома и ушла на работу. Он забрался на мамину кровать, разгладил письмо на подушке. Прилег на него щекой… и тут же уснул. И спал, вздрагивая во сне, пока не пришла мама.

Утром Севка и мама пошли в школу вместе. В шумном вестибюле Севка затравленно

поглядывал на ребят. Но те пробегали мимо, веселые и равнодушные. Потом он увидел Гету Ивановну. Она шагнула из учительской – в своем «мундирном» платье с эполетами и с указкой-шпагой в руке. Прямая, твердая, как ручка от метлы, ненавистная.

– Иди, – тихо и сурово сказала мама. И подтолкнула Севку.

Он скрутил в себе отчаянный стыд и пошел. Пускай уж сразу…

– Гета Ивановна, – тонко и громко проговорил он, задрав голову. – Простите меня.

– Что-что?.. А, это Глущенко явился! Что ты сказал?

– Простите, я больше не буду, – сбивчиво и тихо повторил Севка и опустил голову.

Гетушка хмыкнула и посмотрела мимо Севки. И увидела маму.

– Здравствуйте! А вы что пришли? Вы не волнуйтесь, мы сами с этим героем разберемся, идите на работу.

Севка украдкой, из-за плеча, глянул на маму. Она вздохнула и стала спускаться по лестнице.

И остался Севка опять один, без всякой защиты.

– И-интересное дело, – слегка нараспев произнесла Гета Ивановна. – Обругал ты меня при всем классе, а извиняешься в уголочке, в коридорчике. Нет уж, ты это делай на уроке при всех ребятах… Иди в класс!

Севка пошел. Разделся. Сел. Владик Сапожков сочувственно спросил с задней парты:

– Досталось, да?

Севка шевельнул плечом. Серега Тощеев сказал издалека:

– Гетушка хоть кого доведет…

– А я скажу, что ты обзываешься! – злорадно сообщила Людка Чернецова.

– А я тебе косы выдеру и пришью… – серьезно пообещал Тощеев, тут же уточнив, к какому именно месту пришьет Людкины косы. И Севке стало немного легче.

Но в это время протренькал колокольчик и появилась Гета:

– Садитесь все… И ты, Иванников, сядь, не торчи… Ну, Глущенко, что ты хочешь нам сказать?

Севка поднялся и молчал, переглатывая новую порцию стыда.

– Ну-ка, выйди к доске.

Севка пошел, цепляясь ботинками за шероховатые половицы.

– Ну-ка, встань здесь и посмотри всем в глаза.

Севка встал, но в глаза, конечно, никому не смотрел.

– Дак что же ты собираешься сказать? – с некоторой торжественностью спросила Гета Ивановна.

Ладно, пусть. Всё равно сейчас пытка кончится. И всё равно есть на свете Юрик, эту радость у Севки никто не отберет. Севка зажмурился и, будто прыгая в крапиву, выпалил:

– Извините, я больше не буду!

– Что ты не будешь?

– Плохо себя вести, – механически сказал Севка.

– И не будешь больше называть свою учительницу дурой?

– Не буду, – пообещал Севка. И в глубине души у него шевельнулась смешинка. Очень тайная.

– Ну и на том спасибо, – скромно и с печалью отозвалась Гета. Потом щелкнула замком портфеля. – А это возьми.

Севка поднял глаза. Гета протягивала порванную тетрадь.

– К тому понедельнику всё перепишешь, как было сказано.