Колыбельная

Спи, мой сыночек любимый, усни. Спи, мой малыш, счастье моё. Спи, мой маленький.

Я песни колыбельные все забыла, дурёха, поэтому буду тебе не петь, а шептать тихонько-тихонько. Чтоб ты, мой сладкий, наконец-то заснул спокойно – ты же так плохо у меня засыпаешь в последнее время.

Сижу и держу тебя на руках, хотя ты тяжеленький уже стал, четыре годика. Раньше то на руках часто тебя носила, не отпускала от себя. А еще раньше – в животике ты у меня был, мой единственный. Хорошо я с тобой ходила, не беспокоил ты маму почти. А вот сейчас, моё золотце,

мне тебя уже тяжело на руки брать – да ты и сам сразу вырываешься и убегаешь. Еще время пройдет – и даже вот так, сидя, не смогу тебя на руках укачивать. А потом ты вырастешь, станешь большим, смелым, сильным и высоким – точно выше мамы и даже папы. Я и тогда тебя не захочу от себя отпускать, знаю. Но не удержать уже будет – ни на руках, ни просто рядом.

Спи, мой мальчик. Спи, моя радость, усни – вспомнила – так как раз в «спокойной ночи, малыши» пели. Но ты не видел их, и колыбельную эту не слышал. Почему не включала тебе – даже не знаю. Зато все песни из «синего трактора» ты у меня наизусть помнишь. Я не всё правильно делала, знаю. Но люблю тебя очень, сынок – больше всего на свете. Хочу, чтобы ты спал хорошо. Чтобы не кричал больше по ночам и не писался. Я же не ругаю тебя, когда ты писаешься – не каждую ночь ведь, да и чего мне стоит простынку поменять, это же не сложно. Тем более – здесь, где есть стиральная машинка и можно белье вешать сушить, не как у нас раньше было. Теперь у нас точно всё по-другому будет, мой хороший. Спи, усни.

***

Помнишь, сынок, ракиту возле нашего дома? Когда ты родился, я с тобой гулять к ней ходила – она рядом, на берегу ставка растёт. Как раз начала с тобой на улицу выходить, когда ракита эта зацвела – ветки все как желтыми свечками обсыпало, они такие тяжелые стали, до воды опустились и как будто щекотали нежно её. Я тебя тогда под этой ракитой тоже щекотала – а ты смеялся, мой маленький. У нас же когда ракита зацветает – значит, уже точно весна пришла. Солнышко греет и птички поют – мы с тобой подолгу там, на берегу, сидели. Только ты не любил тогда, когда солнышко в личико тебе светило – плакать начинал. Я тебя старалась в тени держать, чтобы не плакал. А потом ты у меня и вовсе без солнышка остался.

Ты у меня здоровенький родился, красивый такой. Мы с папой тебя очень ждали. Я тебе раньше не рассказывала, но мы с папой твоим уже восемь лет вместе, познакомились на работе – оба же на «Коксохиме» работали. Теперь «Коксохим» наш разбомбленный весь, я не видела – но люди говорили, что от него мало что осталось. А так завод был очень большой, самый главный у нас в городе. Мне твой папа сначала не очень понравился – скромный какой-то, тихий. Но я видела, как он во все глаза на меня смотрел, когда встречались случайно. И от этого его взгляда мне сразу как-то тепло становилось и как будто даже щекотно. Главное, смотрит – и молчит, даже сказать ничего путного не может. Ну я сама решила с ним заговорить – пошутила что-то, а он покраснел сразу. Потом мы с ним уже часто разговаривать стали, обедать в столовую вместе ходили. Ну и понравился он мне – пусть тихий, зато вроде любит меня. А это же самое важное, мой сыночек.

Сейчас папа твой дрыхнет уже. Ему хоть бы хны – и когда вдруг закричишь ты ночью, и когда я тут тебе колыбельную свою шепчу.

Он у нас крепко спит – даже когда бомбы рядом с нашим домом падали, он научился не просыпаться. Только вот заикаться он у нас с тобой начал – после того похода за водой к колодцу. На нашей Соборной улице воду в кране давно уже отключили – вот папа твой и ходил за водой к колодцу, мне не разрешал. И в тот раз, когда воду уже почти набрал – увидел, что дрон к нему летит. Даже ты, сынок знаешь, как много дронов этих у нас летало. И что, если услышал звук этот противный – сразу беги и прячься. Папа поздно услышал, цепь в колодце шумела – и воду он всё боялся из ведра разлить. Увидел уже в последний момент – едва успел в сторону упасть – и дрон этот прямо на колодец бросил гранату, и она взорвалась. Хорошо, крыша над колодцем его защитила, чудом не зацепило нашего папу осколками. Только оглушило немного. Ну и испугался он тогда сильно, видимо. Прибежал домой без воды и заикаться вдруг начал. Я больше него испугалась, но успокоить его тогда попыталась – думала, пройдет со временем заикание это. А оно не проходит уже второй месяц. Но я делаю вид, что не замечаю его, чтобы он не расстраивался. Трудно ему слова говорить, особенно когда волнуется, а если начинает заикаться – то волнуется еще больше. Я как будто теперь нашего папу еще больше любить стала, жалею его. Хочу, чтоб ему спокойнее было, чтоб он не волновался больше – может, тогда и пройдет заикание это.

Я, мой хороший, видела ту ракиту перед отъездом. На нашей улице же бои шли, досталось улице нашей. Но всё равно я сходила посмотреть, что там, на берегу. Ставок только ото льда освободился, ракита стоит вся с переломанными ветками, верхушку как будто срезало. Я ближе подошла – и увидела, что на нижних ветках – тех, что более-менее нетронутыми остались – почки уже появились. Значит, жива наша с тобой ракита, скоро жёлтые свечки на ней снова расцветут и начнут воду щекотать, как раньше. И мы с тобой, сынок, еще посидим под ней. Ты же теперь уже не плачешь, когда солнышко в лицо светит.

***

Ты уже засыпаешь, мой любимый. Я все равно буду тихонько качать тебя на руках и шептать свою колыбельную. Помнишь, как хорошо мы в нашем доме жили? Не дворец у нас, но зато свой дом, с голубой калиткой и с подвалом большим – спасибо дедушке, что такой основательный подвал под домом сделал.

Хорошо же мы жили, сыночек? И пускай последние два года детская поликлиника у нас толком не работала – не могла показывать тебя врачам, но ты и не болел особенно у меня. В садик тебя я не отдала – и до сих пор считаю, что правильно сделала. Мы же с папой твоим оба родились в Авдеевке – здесь ходили в садик, а потом и в школу. И уже тогда в школе нас больше украинскому языку учили, а не русскому. А в техникуме потом вообще только на украинском преподавали. Да, фамилии у нас украинские – ну и что с того? Думали и говорили то мы на русском всегда. Хотя родились в Украине, получается. Но она разная эта Украина – у нас тут всегда по-русски говорили, мы же дончане. В Киеве, я знаю, тоже по-украински мало кто между собой разговаривал, а вот на западе – вроде как давно уже на русском не говорят. Хотя чего его, языка, стесняться – как хочешь, так и говори, мне кажется.

Конец ознакомительного фрагмента.