Колымское эхо

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Ничего подобного! Я и не знал и не слы­шал о том беспределе. Даю слово, не знал!

— Во, недоделок! Они всех трясли на «баб­ки». И нас, и мужиков! А откуда у них квартиры, машины, дачи, охрана? Кто для них купил? С получки на такие расходы не хватит, как ни старайся,— лютовали бабы.

— Своими руками разделался б, знай я о том! — возмущался Бондарев.

— Ну, что ты им сделал бы! Чуть копнул бы, они тебя размазали б прямо на зоне. И докажи, что такой был когда-то!

—

Вон мы его в Москве встретили. Он там окопался наш Семенов. По театрам шляется, по концертам и хрен ему не брат. Нас увидел, ошалел и спрашивает:

— А что вам в Москве надо?

— Вроде, мы не такие же люди и нас даль­ше Колымы выпускать нельзя.

— Ну, мы Семенова взяли в оборот. Все ему высказали. Обложили матом средь улицы. А что еще сделаешь, столько лет прошло. Он стоит, ухмыляется и уговаривает:

— Девчонки, успокойтесь, не кипите, все дав­но прошло!

— А у нас кулаки горят. Врубить бы гаду. Но нам за хулиганство могли влепить, а кому охота? Ну, погавкали на него и ушли. А что тол­ку? Душу отвели. Зато Семенов улыбался. Мол, брешите сколько угодно, а деньги у него.

— Баба его вступилась, мол, девчата, разве вам не стыдно так выражаться среди улицы?

— Ох, и взяли мы их в оборот обоих! Баба взвыла!

— Степушка, давай их в милицию сдадим. За что они нас, порядочных людей, так по­зорят?

— Ну, нас и разобрало! Попади они нам в метро, на куски порвали б обоих!

— Девчатки, а вы на воле! — прервал поток брани Бондарев.

— А за что отбывали сроки? Вспомнить смешно. Мороженое стыздила! Один стаканчик, за него пять лет схлопотала,— взгрустнула Ритка.

— А я? За пачку леденцов! Тоже ущерб госу­дарству нанесла великий. О нем вслух сказать стыдно!

— Ладно, девчата, мы живы и уехали с Ко­лымы.

— Варька, ты помнишь, какой завтра день? Годовщина наших девчат. Двадцать лет прошло. Теперь бы совсем взрослыми были. Наверно все замуж повыходили, нарожали б деток. А они ле­жат в земле, совсем дети. Нет у них ничего: ни детства, ни радости, ни смеха. Только Колыма воет, да волки бегают по могилам!

— И мы могли оказаться на их месте.

— Девчатки, а что с ними случилось?

— Обычное. В пургу бульдозер трассу чис­тил. Снег такой валил, что ниже пояса себя не увидишь. А девчонки расчищали трассу от сне­га и веток. Из-за пурги не увидели и не услыша­ли бульдозер. Их тоже не разглядел тракторист. И попер прямо на девчонок. Все восемь под нож попали. Ни одна не выскочила. Нельзя было понять, кто где? Кровавый снег закопали. От са­мих ни хрена. Вспомнить страшно. Были, и не стало, в один миг погибли. Без умысла, но так досадно, словно от сердца кусок оторвали, и оно истекает

кровью по сей день,— всхлипну­ла Ритка.

— А помнишь, Верка кукол любила. Из рва­ных чулков шила их. Набьет травой и играет до полуночи, разговаривала, как с живыми. Все были ее сестрами, братьями. У нее своя семья имелась, многодетная. Тосковала Верка по ней и мечтала, когда вырастет, ни меньше десятка детей родит. Но не повезло. Даже сама не вы­росла, ребенком умерла, в десять лет,— хлюп­нула Татьяна.

— А Надюшка! Помните, какой атаманшей была. И тоже не стало. Мечтала хлеба поесть вдоволь. С халвой или повидлом. Так и говори­ла, когда выйдет на волю, целую буханку хлеба с банкой повидла сожрет. Я ей на помин при­везла, пусть душу согреет и поест, о чем меч- тала.

— Я Ольге яблок привезла. Тоже хотела це­лое ведро сгрызть. А не привелось...

— Давайте выпьем за наших девчонок. Пусть им на небе будет хорошо.

— Бог не оставит их милостью, воздаст за отнятое. Мученицами ушли.

— Варя, ты ходишь к ним на могилу?

— Ну, а как же, незабудки посадила, прижи­лись, цветут все лето. Синие, как глаза. И мне все они, будто живые видятся. Говорю с ними. И они слышат меня.

— Как слышат?

— Принесу хлеба им, смотрю, а кусок шеве­лится и это притом, что вокруг ни ветерка. А еще и такой звук идет, будто кто-то поет песни. То веселую или грустную. И мелодии знакомые. А когда хлеб оставляю, прихожу че­рез пару дней, его уже нет.

— Птицы склевали, кто еще возьмет!

— А банку повидла? Она куда делась? Крышкой закрытую оставила. На всем погосте никого не было. Я стою и слышу смех. Над могилой даже мухи нет. Вот и думай, кто сме­ялся?

— Тебе, наверное, показалось,— встрял Бон­дарев.

— Иди в задницу! Я не бухаю! С чего пока­жется. Я все слышу и вижу, не считай дурой,— возмутилась Варя.

— Девчонки всегда шкодили. Наверное, та­кими и остались.

— Рядом с их могилой ключ забил внезапно. Вода в нем чистая, холодная, как слеза,— вспом­нила Варвара.

— А зимой он замерзает?

— Снегом его занесло. Не видно. Но весной опять проснется, оживет и зажурчит.

Девчата еще долго вспоминали погибших под­руг. Когда стало светать, легли на часок отдох­нуть. Бондарев уже спал. Они расположились вокруг, не стали его будить.

Узнав, что у Вари следующий день выход­ной, вовсе обрадовались, значит, на могилу мож­но сходить всем вместе.

Едва лучи солнца заглянули в окна дома, дев­чата встали, заторопились:

— Варя! Хлеб в доме есть? — спросили хо­зяйку.

— Ну, а как же? — обиделась та.

— Не забудь взять.