Команда осталась на судне
Шрифт:
– Слева по борту самолеты! – донесся в салон голос с палубы.
Все бросились к иллюминаторам. Между звездами медленно плыли три зеленых огонька. Возможно, они несли спасение? А если гибель?..
Зеленые огоньки растаяли в небе. Снова «Ялту» плавно приподнимала и опускала могучая океанская зыбь. Снова тральщик был один, затерянный в пустынном море...
– Небо очистилось!.. – спохватился Анциферов.
– Давай, давай! – нетерпеливо перебил его Иван Кузьмич. – Бери секстан. Беги. Определяйся.
Побег
После
Иван Кузьмич прошел к арестованному. Марушко ходил из угла в угол, зябко кутаясь в стеганку. Термометр показывал в каюте минус два – почти как и на палубе.
– Отведите его в салон! – приказал Иван Кузьмич. – Да смотрите там за ним.
– Охранять змея такого! – проворчал Паша, пропуская вперед Марушко. – Сдать его ракам на дно. На вечное хранение.
– Болтаете! – одернул его Иван Кузьмич.
– Я рыбак, а не тюремщик, – огрызнулся Паша и прикрикнул на Марушко: – Шагай, шагай! Уговаривать тебя, что ли?
Он кипел от негодования. Ему поручили не столько стеречь самого Марушко (в открытом море бежать некуда), сколько охранять его от товарищей.
У дверей салона Паша задержался.
– Слушай, ты!.. – хмуро предупредил он Марушко. – Я тебя не трону. Но если умрет... считай себя покойником. Ни капитан, ни сам черт морской тебя не спасут.
После такого предупреждения ноги Марушко стали вялы и непослушны, словно чужие. Он не знал, что капитан и помполит, понимая, что в промерзшей и темной каюте арестованного долго не продержишь, сделали все возможное, чтобы убедить рыбаков не отвечать на преступление преступлением, на удар ножом – самосудом. Лишь после этого Иван Кузьмич распорядился перевести Марушко из каюты в салон.
Ненавидящие взгляды встретили Марушко в дверях салона и проводили, пока он не забился в угол за столом командного состава.
Наконец-то погасили коптилки. Прикрутили «летучую мышь». Матросы спали. Один Марушко сидел настороже. Каждый шорох вызывал у него дрожь. Порой ему казалось, что кто-то ползет между спящими, пробираясь к нему, и тогда он стягивался в упругий и мускулистый клубок.
Марушко не выдержал напряжения, нащупал в сумраке плечо Паши:
– Ты спишь?
– Сиди, жаба! – Паша отбросил его руку.
Тяжелое дыхание усталых людей давно заполнило салон. Марушко не спал. Просчитался. Крепко просчитался! Три года назад держал в страхе и подчинении все общежитие. Дружков подобрал подходящих. Расправа с непокорными была короткая. Даже на суде свидетели не выдерживали его тусклого взгляда и смягчали показания. На траулере он тоже успел кой-кого припугнуть. И вдруг все перевернулось вверх тормашками. На что Оська казался «своим», а в решительную минуту продал. А кто мог представить, что до посадки в шлюпки потребуется ящик с аварийным запасом! Ведь все слышали, как твердо сказал капитан: судно на плаву держится надежно.
...Утром все получили по два куска жареной трески, по ломтику тронутого плесенью хлеба и по ложке сахарного песку.
Марушко принесли паек в его угол. Но он был рад этому. Здесь никто не мог зайти за спину, ударить сзади. И он отдохнет от чудовищного
После завтрака Пашу сменил хмурый засольщик Терентьев.
«Праведник!» – злобно подумал Марушко, вспомнив, как Терентьев ругался со шкерщиками из-за брака в обработке рыбы.
С наступлением темноты команда заполнила салон. Настороженный слух Марушко жадно ловил обрывки разговоров. Больше всего хотелось ему узнать, что с Оськой. Жив он? Или умирает? Возможно, уже умер! От одной мысли об этом тело его покрылось липким потом. Если Оська умрет, тогда и ему конец. Не довезут до порта, до трибунала. Сейчас трибунал казался Марушко тихой гаванью.
После ужина Паша занял свое место рядом с арестованным.
Матросы устраивались на ночь. Неторопливая беседа угасала.
Тишина, мерное дыхание спящих осилили Пашу. Голова его свесилась на грудь, потом привалилась к стене...
А Марушко все думал – упорно, об одном и том же: выживет ли Оська? Хоть бы до берега выдержал.
Марушко вдруг разглядел, что помполита в салоне нет. Где он? Куда мог уйти в такую позднюю пору? Только к Оське. Значит, плохи дела раненого, если Корней Савельич ночью не отходит от его постели.
Марушко силился развеять страх, убедить себя в том, что помполит мог выйти проверить вахту, побеседовать с дежурными на постах наблюдения, просто подышать свежим воздухом. Но все это казалось неубедительным. Мысль упорно повторяла одно и то же слово: «Умирает!..» Незаметно пришло убеждение, что Оська уже мертв. Вот сейчас войдет Корней Савельич, сообщит о смерти Оськи... Теперь уже Марушко не мог отвести взгляда от двери. В каждом шорохе спящих ему слышались шаги, Корнея Савельича.
Марушко встал. Потянулся, разминая отекшую спину. Осторожно ступая между спящими, пробрался к выходу.
– Легче! – пробормотал кто-то с пола.
Марушко замер с приподнятой ногой. Так он стоял, пока под ним не зазвучал сочный храп. Марушко перешагнул через спящего и открыл дверь.
Отщепенец
Исчезновение Марушко всполошило всю команду. Бежать одному с «Ялты»? Безнадежно. Скрываться на судне? Вовсе нелепо. Но были же причины, побудившие преступника к бегству?..
Иван Кузьмич немедленно усилил вахту. Анциферов бросился к кладовке, где хранилось оружие. Замок на ней был цел, автомат и три винтовки на месте. Старпом облегченно вздохнул и перенес оружие в пустующий камбуз. Здесь оно было под постоянной и надежной охраной.
Поиски Марушко возглавили Анциферов и Кочемасов. Матросы плотной цепочкой – от борта и до борта – неторопливо двигались с кормы к надстройке. В густом тумане Марушко мог пройти незамеченным в двух шагах.
Значительно труднее было в трюмах и особенно в машинном отделении. Спускаться по трапам приходилось осторожно, нащупывая ногой обледенелые ступеньки. Матросы кружили в огромном пространстве, часто перекликаясь друг с другом. Гулкое эхо искажало голоса, повторяло их, и оттого казалось, что машинное отделение заполнено чужими, неведомо откуда взявшимися людьми. Лучи немногих электрических фонариков шарили по слезящимся от сырости стенам и таяли в темной пустоте или неожиданно вспыхивали яркими пятнами на сверкающих инеем переходах и трапах.