Команда Смайли
Шрифт:
Смайли предпочел помучиться, совершая ошибку одну за другой, сначала передержав, потом недодержав негатив под основным светом в помещении. Использовав в качестве мерила времени кухонный таймер, который тикал и грохотал словно оркестр в балете «Коппелия», Смайли предпочел бурчать и ругаться от раздражения и потеть в темноте, изведя, по крайней мере, шесть листов фотобумаги, прежде чем в миске с проявителем появилось хотя бы наполовину удовлетворительное изображение, которое он на три минуты положил в закрепитель. И промыл. И промокнул чистой чайной салфеткой, очевидно, окончательно испортив ее, – точно он не знал. И отнес снимок наверх и подвесил его на натянутую веревку. И для тех, кто верит в дурные предзнаменования, следует для истории пометить, что огонь, разожженный с помощью закруток, все же
Надежно подвесив снимок над ковром, Смайли обратился затем к хорошенькому письменному столику маркетри, в котором Энн с поразительной неприкрытостью держала «свои вещи». Как, например, листок бумаги для письма, на котором она написала единственное слово «Любимый» и больше ничего – возможно, не будучи уверена, которому любимому это адресовать. Как, например, фирменные спички из ресторанов, в которых Смайли никогда не бывал, и письма, написанные почерком, который был ему неизвестен. Из этого мучительного для него ералаша он извлек большую викторианскую лупу с перламутровой ручкой, которой Энн пользовалась, выискивая слова для никогда до конца не разгадываемых кроссвордов. Вооружившись лупой – последовательность его действий из-за усталости была лишена логики, – он поставил пластинку с произведениями Малера, подаренную Энн, и уселся в кожаное кресло с подставкой для книги из красного дерева, которая поворачивалась на шарнирах и могла быть установлена, как поднос в кровати, поперек живота сидящего. Снова почувствовав смертельную усталость, Смайли неразумно позволил глазам своим закрыться – отчасти под звуки музыки, отчасти под стук капель, стекавших с фотографии, отчасти под недовольное потрескивание огня. Полчаса спустя он, вздрогнув, проснулся и обнаружил, что снимок высох, а пластинка Малера беззвучно вращается на проигрывателе.
Он принялся рассматривать фотографию, одной рукой придерживая очки, другой – медленно передвигая по ней лупу.
Снимок запечатлел группу, но не политиков и не купальщиков, поскольку никого в купальном костюме не наблюдалось. Четыре человека – двое мужчин и две женщины полулежали на мягких диванах возле низкого столика, на котором стояли бутылки и лежали сигареты. Женщины в неглиже, молодые и хорошенькие. Мужчины, тоже едва прикрытые, лежали рядом, и девицы, как положено, обвились вокруг своих избранников. Они, видимо, снимались в тусклом свете, словно в подземелье, и из того немногого, что Смайли знал о фотографиях, он сделал вывод, что негатив получен на пленке для скоростной съемки, так как при печати фотография получилась зернистая. Качество фотографии напомнило ему не раз виденные снимки заложников, сделанные террористами, – только четверо на фотографии были всецело заняты друг другом, тогда как заложники обычно смотрят в аппарат, словно в дуло ружья. Тем не менее продолжая, как он выразился бы, выискивать «данные, интересующие оперативную разведку», Смайли стал определять, где находилась камера, и установил, что ее, по всей вероятности, установили над объектами съемки. Четверо, казалось, лежали на дне колодца, и камера смотрела на них вниз. Нижнюю часть снимка перекрывала тень, очень черная – балюстрада, или, может быть, подоконник, или просто чье-то плечо. Такое складывалось впечатление, точно камера, хоть и находилась в выгодной позиции, посмела лишь слегка приподняться выше уровня глаз.
Тут Смайли пришел к своему первому предварительному выводу. К первому небольшому шажку, хотя в уме у него уже было достаточно много больших шагов. Назовем это техническим шагом – скромным техническим шажком. Все говорило о том, что фотография была, что называется, «краденая». И краденая с целью подпалить, то есть шантажировать. Но шантажировать кого? И с какой целью?
Раздумывая над этой проблемой, Смайли, по всей вероятности, заснул. Телефон стоял на маленьком письменном
– Да, Оливер? – осторожно сказал Смайли.
– Ах, Джордж! Я пытался дозвониться до вас раньше. Вы, надеюсь, благополучно вернулись.
– Откуда? – недоуменно спросил Смайли.
Лейкон предпочел не отвечать.
– Я чувствовал, что должен вам позвонить, Джордж. Мы с вами расстались на неприятной ноте. Я был резок. Слишком много на меня навалилось, извините. Как дела? Все намеченное выполнили? Закончили?
В глубине слышался голос дочери Лейкона, спорившей с кем-то по поводу того, сколько надо платить за отель на Парк-лейн. «Они, видно, приехали к нему на уик-энд», – решил Смайли.
– Мне снова звонили из министерства внутренних дел, Джордж, – продолжал Лейкон, но уже тише и не дожидаясь его ответа. – Они уже получили заключение патологоанатома, и тело может быть выдано. Рекомендуют побыстрее кремировать. Я подумал, что, если дам вам название фирмы, которая такими делами занимается, вы в состоянии сообщить это заинтересованным лицам. Конечно, без связи с нами. Вы видели объявление для печати? Что вы о нем думаете? Я считаю, оно умело составлено. Я считаю, тон абсолютно точно выдержан.
– Я возьму карандаш, – предупредил Смайли и принялся рыться в ящике, пока не нашел пластмассовой штуки грушевидной формы на кожаной тесемке, которую Энн иногда носила на шее. С большим трудом заставив выскочить грифель, он записал под диктовку Лейкона название фирмы и адрес, снова название фирмы и снова адрес.
– Записали? Может, я повторю? Или вы прочтете мне, чтобы быть вдвойне уверенным?
– По-моему, все в порядке, спасибо, – отказался Смайли. С некоторым запозданием он понял, что Лейкон пьян.
– А теперь, Джордж, не забудьте: у нас назначено свидание. Семинар по брачным делам, не исключающий захватов. Вы выступите в роли моего старшего советника. У нас тут внизу очень приличный мясной ресторан, и я угощу вас ужином на скорую руку, пока вы будете делиться со мной своей мудростью. У вас нет под рукой еженедельника? Давайте занесем туда эту встречу.
С крайне дурным предчувствием Смайли условился о дате. Всю жизнь изобретая легенды для прикрытия самых разных жизненных ситуаций, он все еще не умел отказываться от приглашения на ужин.
– И вы так ничего и не нашли? – осведомился Лейкон уже более заинтересованно. – Ни сучка, ни задоринки, никаких зацепок. Это была буря в стакане воды, как мы и подозревали, верно?
В голове Смайли промелькнуло множество ответов, но он посчитал за лучшее помолчать.
– А как со счетом за телефон? – поинтересовался Смайли.
– Со счетом за телефон? Каким счетом? Ах, вы имеете в виду его счет. Оплатите и пришлите мне квитанцию. Никаких проблем. А еще лучше пошлите ее по почте Стрикленду.
– Я уже отослал ее вам, – терпеливо пояснил Смайли. – Я просил вас выяснить по возможности, куда были сделаны звонки.
– Я немедленно этим займусь, – ничуть не смутившись, ответил Лейкон. – Больше ничего?
– Нет. Думаю, что нет. Ничего.
– Выспитесь. Голос у вас совсем измученный.
– Спокойной ночи, – сказал Смайли.
Снова крепко зажав лупу Энн в пухлом кулаке, Смайли принялся опять рассматривать фотографию. Пол в колодце был застлан ковром – по-видимому, белым; диваны были расставлены подковой, повторяя линию занавесок на дальней стороне периметра. В глубине виднелась обитая дерматином дверь, и одежда обоих мужчин – пиджаки, брюки, галстуки – висела аккуратно, как в больнице, на вбитых в нее крючках. На столике стояла пепельница, и Смайли принялся разглядывать надпись на ней. После многочисленных манипуляций с лупой неудавшийся филолог разобрал что-то вроде очертания букв А-С-Н-Т, но было ли это слово, означающее по-немецки «восемь», или часть слова «внимание», или же четыре буквы какого-то более длинного слова, он не мог сказать. Да на этом этапе он и не стал мучиться, пытаясь найти разгадку, а предпочел заложить полученную информацию в глубины своего мозга, пока не появится еще какая-нибудь часть головоломки.