Командир штрафной роты. У штрафников не бывает могил

Першанин Владимир Николаевич

— Мы друг друга в обиду не даем, — рубил сухой ладонью астраханец Михаил. — Штрафники не глупее нас, соображают. Но попадаются психи. Тут не монастырь. Иногда друг с другом счеты сводят. Упаси тебя бог в морду кого со злости или спьяну уделать. Люди всякие. В карты, был случай, одного хрена проиграли. В пехоте тоже иной раз в спину стреляют. Сволочей нигде не жалуют.

— Я вроде не сволочь.

— Ладно, все нормально будет.

Я снова принимал взвод. Как и в Карпатах. Только не тридцать шесть человек, а около сотни. Представил меня Малышкин, коротко рассказал мою военную

биографию и ушел.

После войны мне пришлось работать в школе, потом снова служить около двадцати лет в армии. Я принимал классы, взводы, роты, и всегда в этой процедуре было что-то общее. Настороженное любопытство, каверзные вопросы, проверки на «вшивость». Но штрафной взвод, да еще численностью с целую роту принимал я с тщательно скрываемым напряжением. И Малышкин не просто так ушел, и мой новый товарищ Миша Злотников не появлялся. Их помощь в данный момент ничего бы не значила.

Заместитель командира взвода, старший сержант, лет тридцати, в яловых сапогах, подогнанной шинели и с автоматом за спиной, отрапортовал количество присутствующих, сколько находится в наряде. Я козырнул в ответ.

— Вольно!

Шеренга в четыре человека расслабилась. Что это за люди? На вид мало чем отличаются от обычных бойцов. Побритые, в начищенных сапогах или ботинках с обмотками. Вооружены большей частью винтовками, но немало и автоматов. Штук пять ручных пулеметов Дегтярева.

— А станковых пулеметов нет? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Оставался один. Приказали передать сменившей нас части.

Моим временным заместителем являлся бывший капитан Чеховских, разжалованный трибуналом в рядовые и приговоренный к восьми годам, с заменой приговора на три месяца штрафной роты.

Трудно сохранить последовательность рассказа, когда на тебя сваливается столько событий и становишься командиром сразу ста человек. Поэтому, отвлекаясь от тех первых минут знакомства со взводом, скажу несколько слов о разжалованном капитане, Иване Семеновиче Чеховских. Работал техником в мастерской, в городе Борисоглебске. Жена, двое детей. Ускоренный курс военного училища и передовая с лета сорок второго года. Раза четыре был ранен и контужен, имел ордена, медали, командовал ротой.

Завел роман с красивой санинструкторшей. Готов был бросить семью, детей, которым писал письма едва не каждую неделю. На подругу положил глаз кто-то из тылового начальства полка. Попытались перевести санинструкторшу в штаб, но разъяренный Иван Чеховских, который до войны матом не умел ругаться, хватнул кружку водки и высадил всю обойму своего ТТ в майора-обидчика, уложив того на месте.

Когда трибунал рассматривал дело, командир дивизии якобы сказал: «Сукины дети! Мало, что от немецких пуль гибнут, так еще друг друга из-за блядей мочат. Если бы фронтовика убил, расстрелял бы. Разжаловать, и в штрафники!»

Из трех месяцев рядовой, а чуть позже старший сержант Чеховских уже полтора месяца отвоевал, не получив ни одной царапины.

— Надежный мужик, — сказал мне Михаил Злотников. — Доверяй ему полностью.

Итак, сто человек штрафников. Почти все бывшие сержанты и рядовые. Офицеров направляют в штрафные роты только разжалованных по суду. Уголовников, с которыми почему-то связывают общий настрой штрафных рот, сравнительно немного. Человек двадцать. Взвод как взвод. Что бросается в глаза в отличие от первого

моего взвода — возраст бойцов. В среднем они постарше. Лет по двадцать пять, есть и сорокалетние, и совсем сопляки.

— Орденов много настриг? — раздался голос из строя.

— Не больше, чем у вас. Числится пара штук на бумаге.

— С нас их поснимали.

— Ну а на меня писари все бумажки заполняют.

Сдержанный смешок. Кто-то закурил и снисходительно поинтересовался:

— Жениться-то, лейтенант, успел?

— Тебе до моей жены дела нет. Если и женат, без тебя пригреют. А самокрутку брось.

— Че будет…

Я шел, не спеша, вдоль строя. Остановился у мальчишки с длинной худой шеей. На Пашку Митрофанова похож, моего прежнего бойца, наверное, уже списанного по инвалидности.

— Рядовой Усов.

— Зовут как?

— Андрей.

— Откуда родом?

— Пензенская область, село Мокшаны.

— Вестовым у меня будешь, — отдал свое первое распоряжение.

— Есть вестовым!

— Повезло пензяку, — засмеялся кто-то.

Мальчишка был явно доволен. Продолжая разговор с очередным бойцом, я не отрывал взгляд от крепкого парня, который хоть и не курил, но продолжал держать дымящуюся самокрутку.

— А ну, брось! — цыкнул я на него.

Самокрутка втаптывается в землю, а тот что-то вполголоса бурчит.

— Есть претензии? — спрашиваю я.

— Есть. А чего с вас возьмешь? Шинели, что ли, новые выдадите? Сапоги у многих дырявые.

— Представьтесь!

— Че, душить теперь будете?

— На хрен ты мне нужен. Фамилия?

— Вяхов. Смертник-рядовой штрафной роты.

— Что ты о смерти знаешь, Вяха? Ты ее еще и не нюхал.

Не будь у меня двух нашивок за тяжелые ранения, мне ответили бы покрепче. Но то, что перед ними не новичок, штрафники чуют сразу.

— Вяха-смертник! — добиваю я пытавшегося проверить меня «на вшивость» нахального бойца. — Ты еще до передовой дойди. А потери у штрафников немногим больше, чем в пехотных ротах. Усек?

— Ладно, — примирительно соглашается высоченный, под два метра, боец, как и Вяхов, из уголовников. — А насчет обувки и шинелей требование законное. Рванье выдали.

У большинства шинели и обувь нормальные, хоть и не первого срока. Зная, что тему дырявых сапог и прожженных шинелей можно толочь до бесконечности, обрываю разговор.

— Разберусь. Взвод — разойтись. Командиры отделений, ко мне.

Командиров отделений — трое. Сколько положено на сто человек, не знаю, забыл спросить у Малышкина. Пусть пока остаются трое. Может, так и положено. Кроме бывшего капитана Чеховских, он же помкомвзвода, отделениями командуют Василий Лыков, бывший старшина-танкист и сержант Тимофей Колобов.

Василий Лыков осужден военным трибуналом на два месяца штрафной роты и разжалован в рядовые за самовольное оставление боевой техники. В штрафной роте был сразу назначен Малышкиным командиром отделения и получил три сержантские лычки. Обсуждаем вчетвером, что надо сделать в первую очередь. Как ни крути, а это обувь и одежда. На дворе слякотная ранняя весна. По ночам подмораживает. Один из штрафников сильно простудился, просится в санбат.

— Он из самострелов, — поясняет Чеховских. — Только прибыл, я его застал, ноги в лужу опустил, а там лед плавает. Выяснил, как и что, а он еще воду холодную кружками глотал.